Вопли на берегу смолкают. Устанавливается полная концентрации тишина. На корабле тоже. На меня внимательно смотрят, будто я рехнулся.
Около полудня туман постепенно расползается, зато начинается дождь.
Мы ставим на палубе палатку и сидим там, замерзшие и мокрые, глядя, как дождь стекает по линям и сечет воду. Я закутываюсь в плащ. Все, что на мне надето – и напоминающий свободный свитер кафтан, и безрукавка, и плащ, – влажное и воняет мокрой шерстью.
Днем вы заплываем в большое озеро между зелеными холмами, за ними раскидывается лес, а еще дальше маячат в тумане заснеженные горы. Над озером, вдали, виднеются темные плоскости пологих крыш и частоколы нескольких больших усадьб.
– Земля Огня, – шепчет Грюнальди, и его глаза, похожие на зеленые карбункулы, наполняются слезами.
Крик.
Мы бьем топорами и рукоятями мечей в щиты, кто-то приносит огромный волнистый рог с окованной горловиной и упирает его в плечо, словно базуку.
Пугающий вой взлетает к небесам и катится по озеру.
У воды странный смарагдовый цвет, и пахнет словно хлебом из далекой пекарни.
Подгоняют невольников под палубой. Барабан бьет быстрее, весла уходят дальше вперед и энергичнее ударяют в воду.
Видны уже крохотные фигурки людей, бегающих по берегу и по причалу.
Я концентрирую взгляд и вижу, как они вскидывают руки к небу; какая-то женщина в синем платье падает на колени на берегу, в неглубокой воде, и дергает себя за распущенные волосы, кто-то забрел уже по пояс, словно хотел пойти нам навстречу, и, похоже, он что-то кричит.
Не так я представлял себе приветствия. Мне это не нравится, но я ничего не говорю. Мои моряки еще ничего не видят. Слишком далеко. Не видят обломки корабля, затонувшего у самой пристани, с обугленными обрубками, торчащими над водой.
Мы плывем почти час. Начинает веять какой-то легкий ветерок, а потому ставят тот странный фок, похожий на веер, и корабль идет быстрее – на веслах и под парусом.
Когда мы уже в пятидесяти метрах от берега, все уже видят: что-то не так, и смолкают.
Бегающие по берегу люди, как женщины, так и мужчины, одеты в панцири и кольчуги; у женщин юбки закатаны до половины бедра и заткнуты за пояс, они не расстаются с топорами и мечами.
Наконец мы пристаем среди криков, плача, воплей, паданья друг другу в объятия. Женщины и девушки то дергают своих мужчин, то льнут к ним – попеременно.
Я собираю свои вещи, потом свожу Ядрана на берег. Стою скромно сбоку от вопящей толпы, беготни и лающих псов, неловких и коренастых, словно гиены.
Чувствую себя алкоголиком на арабской свадьбе.
Неадекватно.
И одиноко.
Я измучен путешествием и охотно бы что-то съел. А прежде всего мне не помешала бы бочка горячей воды и ведро побольше. А еще котелок мелкого пепла и жира, из которого я сделаю мыло.
Ну и сортир.
– Сходят с гор, – резюмирует Атлейф. Мы сидим в большом зале за столом. Помещение куда больше и даже немного светлее, чем зал дворца Безумного Крика. – Сходят с гор и нападают на хутора. Главным образом, Змеи. Появляется и холодный туман. Идет фьордом, ползет по лесу. Как в урочищах. Бывают видения, странные вещи. Вместе со Змеями приходят странные существа. Маленькие и все из железа. Словно крабы. Вместо рук у них – клинки, и их непросто убить. Жгут хутора и берут людей в неволю. Но хуже всего – дудочник.
Я замираю с бедрышком в руках. Сглатываю:
– Дудочник?
– Ночами подходит под стены селений и стоит во тьме. Никто никогда не видел его близко. Только фигуру в капюшоне. Говорят, у него морда крысы. Играет на костяной флейте. Страшная и странная музыка, от которой дети сходят с ума. После бегут в лес и исчезают.
– Откуда они приходят? – спрашивает Грюнальди изменившимся голосом.
– Со стороны Скальных Верхов или через Медвежий перевал. И вдоль Драгорины.
Последнее Слово глядит миг-другой перед собой, потом осторожно откладывает надгрызенную лопатку и утирает уголки губ кусочком хлеба. Неторопливо встает:
– Еду сейчас же.
– Бери лошадей, – отвечает ему Атлейф. – А когда будешь дома, грузите пожитки, запасы, берите скот, всех домашних и спускайтесь сюда на зиму. Говори это всем, кого встретишь. Пусть идут на озеро, за частокол Дома Огня. Пусть никто в эту зиму не остается один.
Я допиваю пиво и отставляю рог вверх ногами на стол. Купания не будет.
– Поеду с ним, – говорю.
Атлейф кивает.
Льет дождь. Мы едем вдоль фьорда, что тянется над озером. Река здесь немного у́же, шумит понизу ущелья. Мы молчим. Слышно только постукивание капель на мокрой тропке и хруст доспехов. Сверху доносится карканье Невермора.