Ночной Странник

Я их не найду. Нужен след. Камешки на дороге. Но у меня нет ничего. Нужна гипотеза. Рабочее объяснение. Без этого я просто стану таращиться с открытым ртом на все более странные происшествия. Ищу я четырех человек среди тысяч на диком континенте. Миллионы гектаров леса, гор и пустошей. Тысячи селений и ни одной карты. Нет ни документов, ни властей. Человек зовется как представился. Здесь, если никто тебя не запомнил, ты не существуешь.

Вокруг нашего столика то и дело проходит некто, кто, с точки зрения местных, чудаковато одет и не знает языка. Огромный детина с растянутыми ушами и выпуклыми узорами шрамов на медных щеках, одет лишь в вышитый жилет и шаровары. Потом проходит некто в белом плаще, скрывающем тело; он очень высок и худ, но не понять, какого он полу. Глазную щель закрывает сетка из висюлек, не видно даже глаз, из клубов белых складок выступает лишь худая рука, держащая резную костяную тросточку, что заканчивается пучком красных конских волос. Никто не обращает на них внимания. Моим ученым, чтобы их запомнили, пришлось бы въехать сюда на розовом кадиллаке 1957 года.

Слишком много здесь суеты.

— Езжай с нами, — предлагает Грюнальди. — Если не найдешь своих, то перезимуй у меня. Поплывем вверх Драгорины в страну Огня. Может, и Атлейф захочет, чтобы ты остался при его дворе?

Я улыбаюсь:

— Поглядим.

— Немного нас возвращается в этом году, — говорит он неожиданно. — Выплыли мы тремя кораблями. Три прекрасных траккена, по пятьдесят парней на каждом. Возвращаемся одним и вдвадцатером. Это не будет веселая встреча.

Я поднимаю бровь, но он одним глотком выпивает содержимое рога и больше ничего не говорит.

Я оставляю его на время и иду чего-то искать. Сам, собственно, не знаю чего.

Меня учили множеству вещей. Я могу разговаривать на шести местных языках, могу видеть в темноте, исчезнувших землян сумел бы даже вынюхать. Но не через пару лет.

Кружу вокруг прилавков. Их становится все больше. Рядом со стационарными конструкциями, сбитыми из бревен и прикрытыми навесами, у которых торгуют местные, встают повозки, с которых продают шкуры, оружие, украшения, гвозди, всякий товар. На пустом еще утром лугу, рядом с устьем, стоят шатры и ограды, в которые сгоняют скот и лошадей. Во фьорде то и дело появляются новые волчьи корабли. Сворачивают свои похожие на жалюзи паруса, бросают якорь и встают, где кто сумеет. Толпа растет с каждой секундой. Горят костры, слышны барабаны и песни. Куда ни глянь, даже на дальнем противоположном берегу моряки ставят шатры. Достаточно двух козел у бизань-мачты, на которые кладется бом и сверху набрасывается парус.

Берег и границы лагерей патрулируют группки вооруженных людей, следящие, чтобы ни один моряк не прихватил в город оружие посерьезнее. Сами же — чуть ли не сгибаются под тяжестью. Шлемы, щиты, копья, топоры, мечи, панцири. Полный набор, что грозно похрустывает и сверкает на дневном солнце.

Между прилавками уже приходится проталкиваться. Я осматриваюсь. Все время проверяю сотни лиц вокруг — женских, мужских, белых, медных, с кожей зеленовато-оливковой и сине-голубой, — регистрирую сотни косиц, бород, усов, хвостов, чубов, татуировок; вижу наполненные бронзой, синевой и чернью нечеловеческие глаза, пропуская сквозь уши тысячи слов на нескольких языках. Выслеживаю.

Почти бездумно, но знаю, что довольно услышать знакомое слово или увидеть человеческий глаз с круглой радужкой в обрамлении белка, округлое лицо, нос картошкой или оттопыренные уши.

Места, которые можно принять за стационарные магазины, склады и конторы, находятся там, где дома стоят у самого берега фьорда. Это мрачного вида бревенчатые строения, полные товаров либо заставленные тяжелыми столами. Здесь — резиденции самых серьезных купцов. Они сидят на табуретах перед своими зданиями или на краю помоста, пьют пиво, болтают либо играют в плашки. Единичных рабов, коней и скот покупают на площади. Там правит деталь. Здесь же торгуют стадами, десятками людей и целыми кораблями товаров. Это заметно.

Вот престарелый человек сидит на бочке и смотрит из-под прищуренных век на идущие по реке «волчьи корабли». Соседи его суетятся у прилавков и выкатывают бочки, полные пива, туда, где более всего жаждущих глоток, выкладывают кипы курей и рыб или торгуются за заморские товары. Там сплошные крики и театральность, споры из-за каждого коня и круга воска, из-за каждого комочка благовоний и отшлифованного кинжала. Но там текут медяки, самое большее — тонкие серебряные бляшки. Из рук в руки переходят горсти монет, «раковин», в лучшем случае — марки и шекли.