Ночной воздух

Когда прядь волос в очередной раз попала Саше в глаз, я сам убрал её, в жизни это у парней не очень-то получается сделать, не ткнув девушке в глаз или что-то вроде того, но в моём сознании работают другие законы. Её рука потянулась к моей шее – она отлично поняла меня. У неё были очень холодные ладони, лёгкая дрожь прошла по коже. Поцелуй спустя пару часов знакомства – это не очень нормально, но ведь никто не узнает, правда? Тем более моё подсознание было не против, чтобы я так обращался с его проекциями. Мы не отлипали друг от друга, как какие-то тактильные маньяки, нам надо было трогать друг друга, гладить, держаться за руки, целовать всё. Здесь я мог что угодно, мы могли что угодно. Много смеялись. Между нами как будто совсем не было этой извечной стены, присущей любой паре малознакомых людей, нет, мы её не сломали, просто её почему-то с самого начала и не существовало. Моя личная идиллия продолжалась до рассвета, рассвета во сне. Хотя наяву солнце тоже уже встало, как выяснилось. В память отчётливо врезался её образ, освещённый первыми лучами летнего солнца. Я сразу написал ей. Она не спала.

Не люблю мессенджеры, ну вот никогда нельзя узнать, что в действительности чувствует человек, это неудобно, никто никого никогда не понимает. Мне показалось тогда, что что-то не так, как будто Саша уже успела на что-то обидеться, какой-то холодный ветер дул из смартфона прямо в лицо, впрочем, это уже лучше, чем ничего. Не выспалась она что ли, не знаю. Как бы то ни было, скоро гнев сменился милостью, и мы договорились увидеться вечером.

До этого же момента у меня было много работы. Мой отец, зовут его, кстати, Юрий Антонович, оставил мне «домашнее задание» в виде старых архивных дел, которые мне предстояло, как будущему юристу, разобрать: он ждал от меня моей собственной оценки. К сожалению, его гипертрофированное чувство ответственности не распространялось на превышение должностных полномочий ради образования сына. Он хотел видеть меня первоклассным юристом, просто профессионалом, и прикладывал все усилия, чтобы я таковым стал, у него даже была возможность утроить мне производственную практику, что, конечно, приводило меня в ужас, – он работал в большом юридическом агентстве.

Засев в своей уже неплохо обжитой комнате с ноутбуком, я принялся за работу. Вообще, мне скорее нравилось этим заниматься, как и почти любым делом, где нужно было немного пошевелить мозгами. Вот, например, интереснейшее дело: полицейский под прикрытием работал в какой-то преступной группировке. На нём, на его свидетельствах и доказательствах впоследствии и основывалось большинство обвинений. А потом оказалось, что он вступил в сговор с судьёй, чтобы всё точно прошло гладко. Замечательно. Но не буду углубляться в детали, у меня нет уверенности, что об этом можно писать где бы то ни было. Это всё, конечно, было интересно, но довольно быстро наскучило: творческий аспект ограничивался достаточно узкими рамками, рамками вышедших нормативно-правовых актов. Хотелось создавать что-то своё, а не копаться в чужом грязном белье.

Наверное, самый верный способ выразить себя и быть понятым – поэзия. Понятым, конечно, неправильно, но всё же. Белый листочек, ручка, и в путь. Папочки с делами пусть останутся моему папочке. В числе прочего мой мозг изрёк:

Простившись, поцелуй оставь на память,

Просохнет след, сойдёт слеза,

Я подниму тобой отброшенное знамя,

Пойду домой без дома и остыну без огня…

Не уверен, что это хорошо, но как умею, уж простите.

Меня отвлек звук открывающегося замка. Упс. На столе всё ещё ждали своего часа несколько папок с бумагами, таких забытых, одиноких, холодных. По мнению моего отца, я должен был как минимум ознакомиться с ними сегодня. А вот и он, кстати. Сначала в дверном проёме, конечно, появились его усы, такая себе серебристая щётка, во многом благодаря им вместо своих 45 он выглядел на все 55, потом пришло и всё остальное: голова, прилагающееся к ней тело и прочий скарб.

– Герман, ты закончил с делами? Готов обсудить? – Юрий Антонович не любил долгих прелюдий, всегда сразу переходил к сути. Обычно это здорово экономило время, но в этот раз мне очень требовалось хотя бы несколько секунд, чтобы что-то придумать. В итоге в этом аспекте творчества я не преуспел, кстати.

– Герман? – он настойчиво переспросил, нарушив просто-таки вакуумную тишину. В этот момент на его лбу уже появилось несколько морщин, стала заметна складка между бровей – явный признак напряжения, предвестник гнева, а вместе с тем и моих проблем. Надо было срочно что-то делать.

– Нет, я готов говорить лишь о трёх из них, – и ни то что бы чувствую себя виноватым!

– Герман, ты уверен, что говоришь мне правду?

– Ну… может, только о двух, – а вот теперь немного чувствую.