Ночной звонок

— Как «ну и что»? Это же подводная переправа, полузатопленные понтоны. По ней войска снабжаются.

— Молодец! Вызывай связь, скажи координаты. Пусть пошлют парочку штурмовиков.

— Есть! Орел! Орел! Я — Ворон. Прием.

— Орел слушает! Прием.

— Юго-западнее устья Серета — подводная переправа. На ней автомашина стоит. Видимо, специально остановилась. Чтоб не демаскировать себя. Мы увидели ее.

— Понятно. Выполняйте задание.

— Есть выполнять задание.

Под крылом самолета — речушки, зеленые пятна виноградников, желтые плешины жнивья, паутина троп и дорог, села и одинокие домики. Картина совершенно мирная, идиллическая, но… Вон там замаскированные траншеи, там воронки от взрывов тяжелых снарядов и авиабомб, а там артдивизион. И подумалось Штурманенку, что война чужда даже природе. Земле, деревьям, воде, воздуху. Все кричит против уничтожения человека человеком. Человек залечит раны земли, вырастит новые сады и рощи, построит заново города и села, а потери людские… Кто оживит павших, кто утешит осиротевших, потерявших мужей и отцов, братьев и сыновей?

Нестройные, клочковатые мысли пронеслись в голове Штурманенка, а настроение было испорчено крепко. Даже то, что он визуально открыл переправу, отодвинулось куда-то на задний план.

— Боря! Ты что там притих?

— Смотрю на землю… Не для войны создана она, для мира, дружбы. Ходи и радуйся, что ты землянин…

— Ну, брат, расфилософствовался. Включи свою шарманку.

— Есть включить.

Самолет пронесся до Серета, развернулся, лег на обратный курс, набирая высоту. При выходе на траверз города Браилэ заработали зенитки. Штурманенок внимательно вглядывался в то, что проносилось под самолетом, опасливо косясь на белые облачка разрывов.

— Ура! — заорал во все горло Штурманенок.

— Ты что? С ума сошел?

— Автомашины на воде нет. Значит, машина стояла на подводной переправе. Я не ошибся.

И Штурманенок, довольный собой, полетом, и тем, что он не ошибся, увидел артерию, питавшую вражеские войска, которые прикрывали с северо-востока подступы к Бухаресту, замурлыкал под нос:

Бьется в тесной печурке огонь.
На поленьях смола — как слеза.
До тебя мне дойти нелегко…

— А до смерти… сто лет! — Помолчав, повторил: — До тебя мне дойти нелегко, а до смерти сто лет!

Промелькнул под крылом Прут, потянулась волнистая степь с редкими островками лесов, и села, села, села… Большие, в тысячу дворов, и маленькие — в пятьдесят, шестьдесят. В одних селах дома разбросаны в беспорядке, улочки кривые, в других — дома стоят как в строю, тянутся длинными рядами вдоль дороги. Боря знал: села, в которых дома стоят хаотично, древние, возникли в незапамятные времена, а те, что словно по шнуру отбиты, — новые, появились в начале двадцатого века, когда началась колонизация безлесного, безводного, знойного юга Бессарабии. Одного не знал Штурманенок: что на земле, на аэродроме, неподалеку от посадочной полосы, его ожидали начальник корпусной разведки майор Коробов и его помощник капитан Мартемьянов. Не успеет Боря Челышев сойти на землю, как его окликнут, поманят к себе, и майор Коробов, чуточку растягивая слова, проговорит:

— За проявленные бдительность и находчивость, отыскание на Дунае подводной переправы от лица службы объявляю благодарность. Мы будем ходатайствовать перед командованием корпуса о представлении вас к правительственной награде.

— Служу Советскому Союзу!

Ну а потом…

Потом все пошло по заведенному и выверенному Порядку. Спасов и Штурманенок на штабной машине поспешили в распоряжение фотоотделения. На коленях у майора лежала кассета с заснятым фильмом. В это же время в фотоотделении раздался телефонный звонок. Трубку поднял Игнатьев.

— Тридцать четвертый? Вам везут фильм. Задание важное. Предупредите всех, чтобы готовились.

— Есть приготовиться! — сказал Игнатьев, повесил трубку, скомандовал: — Косушков, Шаповал! Фильм везут. Приказали готовиться!

Старшина Игнатьев вышел во двор. На лавке одиноко сидел Весенин. «Интересно, — подумал следователь, — с кем он здесь дружит?»

— Игорь!

— Да?

— Сейчас фильм привезут. Передали с аэродрома, что важный и чтоб готовились.

— Лаборантов предупредил?

— Предупредил.

— Тогда садись, погрейся. Успеем. Все равно без Штурманенка маршрут не знаю, схему не вычертишь.

— Смотрю я на тебя, — сказал Игнатьев, — и удивляюсь. Все время ты чем-то озабочен. Невеселый какой-то. Скоро война закончится, радоваться надо, а ты…

Весенин глянул на старшину, криво усмехнулся.

— Черт знает что получается. Я о покойном капитане. Отличный мужик был, а вот… Одна халатность на другую накладывалась. Не справился — пулю в лоб. Что-то тут не так.

Игнатьев напрягся. «Так, так. Высказывайся. Все очень важно и любопытно.»

— Знаешь, старшина, скажу еще раз: что-то неладно тут…

Сказано с настойчивостью, с твердым желанием подчеркнуть это.

— Я слушаю тебя, Игорь.

— Гм. Он слушает. Я ведь не ребенок, мне не два по третьему. Вы такой же старшина Игнатьев, как я архиерей.

— Не понимаю.

— Зато я понимаю. Ты — следователь… Из прокуратуры или еще от кого.