Ночные голоса

Многие тогда ухаживали за ней: от нашего брата — нищего студента до каких-то почтенных, всем известных академиков, которым тоже, как известно, свойственно иногда, что называется, «седина в бороду — бес в ребро». Галка, однако, надо отдать ей должное, держалась стойко: по крайней мере, ни про кого из ее тогдашних вздыхателей нельзя было сказать, что он пользуется у нее каким-то особым предпочтением.

Но наконец и на нее нашлась, как говорится, управа. Приехал раз некий молодой белокурый шотландец из Англии в Москву, на какую-то конференцию, где их познакомили, потом второй раз приехал — уже только ради нее, потом третий… А на четвертый они и решили: чего ж зря тянуть, надо идти в ЗАГС — в наш родной, советский ЗАГС.

Как сейчас стоит у меня перед глазами эта картина: длинный, — вытянутый зал ЗАГСа на Ленинградском проспекте, длинный ряд канцелярских столов вдоль стены, а за ними чинные барышни, каждая, естественно, под портретом какого-нибудь вождя, и белые шторы на окнах, и огромные фикусы в кадках, и, даже, кажется, пыльная, уже почти засохшая пальма в углу. И мы все гурьбой — веселые, разряженные, расфуфыренные, с охапками цветов в руках, с фотоаппаратами, с бутылками шампанского, с бокалами на подносах. Невеста, конечно, в длинном белом платье, шотландец ее чуть ли не во фраке (в общем, в чем-то ужас каком торжественном), мы, т. е. два шафера невесты — брат ее и я — тоже, конечно, в единственных своих «кобеднишних» костюмах, с лентой через плечо, мать невесты с тихой, растерянной улыбкой, застывшей на лице, шумная, горластая толпа других свидетелей и гостей. И вся эта процессия медленно движется по залу от стола к столу, и на каждом столе очередная барышня громко, с размаху ставит очередной штамп в документах, и радостное возбуждение наше все нарастает, нарастает…

А в самом конце этого длинного ряда столов еще один стол, стоящий чуть поодаль от других, и за этим столом сидит эдакая приказная крыса в потертом коричневом костюме, с тщательно уложенными, волосок к волоску, остатками растительности на голове. И эта крыса равнодушно, со скучающим видом смотрит, как наша процессия шаг за шагом приближается к нему. И я уже начинаю понимать, что он и есть тут последняя инстанция, он и есть тот самый последний, самый главный штамп.

Наконец, мы все — радостно оживленные, в нетерпеливом ожидании шампанского — выстраиваемся вокруг него, Галка и ее шотландец впереди всех, у самого края его стола… Молча, долго, не глядя на нас, он перелистывает кипу бумаг, заявлений, свидетельств, паспортов, что положила ему на стол предыдущая «инстанция», сверяет какие-то данные в документах и лежащей перед ним толстой амбарной книге, вздыхает, жует губами и наконец подымает на нас свои тусклые, бесцветные, как у стухшей рыбы, глаза:

— А справка о доходах где?

— Каких, простите, доходах? Чьих доходах?

— Жениха.

— Нас никто не предупреждал об этом… Ни о какой справке о доходах нам никто ничего не говорил…

— Ну, как же? Мы отпускаем нашу советскую гражданку в чужую страну, мы несем за нее ответственность… Мы должны быть уверены, что ей там будет на что жить… Нет, так не пойдет, граждане брачующиеся! Без справки о доходах нельзя.

— Да где это написано, что нельзя? Покажите нам документ, что нельзя, — начинает заводиться пораженная этим неожиданно возникшим препятствием невеста. — Разве есть такой закон?

— Галечка, подожди. Подожди, — на своем ломаном, полурусском языке вмешивается, кажется, сообразивший наконец, в чем дело, шотландец. — Я совладелец и наследник весьма крупного состояния. Я имею два дома, большое поместье в Шотландии. Я полностью финансово независим…

— Это все хорошо! Очень хорошо, — с легкой, пока еще еле уловимой издевкой возражает ему этот наш доморощенный Торквемада. — Но документа-то нет? Нет. А мы государственное учреждение. Мы не можем поверить вам только на слово. У нас инструкция.

— Покажите нам ее, эту инструкцию.

— В данный момент у меня ее под рукой нет. Но она существует, можете мне поверить… Так что, граждане, сегодня, очень сожалею, но ничего не получится. Приходите со справкой о доходах, заверенной, как полагается, честь почести, у нотариуса. И тогда — пожалуйста, милости просим! Брачуйтесь, сколько вам будет угодно.

Все! Как говорится — приехали. И по злорадным, почти открыто издевающимся над нами глазам этой крысы ясно: по крайней мере, на данный момент свадьбе конец. Никакая сила на земле не заставит его отступить — плачь, не плачь, кричи, не кричи. Сволочь, живодер, урод! «Но в нем ли дело? — закрадывается у меня сомнение. — Он кто? Ничтожество. Пешка. А кто за ним? И где их искать — тех, кто за ним?» Во всяком случае, уж здесь-то, в ЗАГСе, нам делать действительно больше нечего — бесполезно, хоть ты расшибись.