Ночные голоса

Был у нас на курсе в университете один очень симпатичный человек, большой мой приятель — Володя Ящечкин. Прямо после защиты диплома его сразу же взяли в КГБ, и он на несколько лет исчез: наверное, как тогда повелось, определили его для начала в «лесную школу». Помню, только один раз, через год-два после университета, попался он мне где-то на улице. Увидел меня — и тут же шарахнулся прочь: надо думать, был в тот момент «при деле», осваивал навыки «наружки» или что другое в этом же роде.

Потом его послали во Францию, где он, говорят, весьма преуспел в своем ремесле, а в августе-сентябре 1968 года перебросили в Прагу на должность заместителя резидента. Вот уж где был тогда истинный апофеоз «организованности»! Очевидно, что он и в Праге тоже преуспел: после нее ему в сорок один год дали генерала, и в сорок один год же он и умер — разрыв аорты. Печально, конечно, да что поделаешь: видно, очень уж нелегок был у человека хлеб.

И вот, забыл, не то в 1969, не то в 1970 году встретились мы как-то с ним в Москве, в доме у общего нашего студенческого друга. Ну, понятно, объятия, гвалт, смех, стакан, хлопанья по плечу, воспоминания… А когда все уже достаточно «потеплели», помню, я все-таки не удержался — спросил его:

— Володь, а как там сейчас у вас в Праге? Как там-то дела?

— Ну… Ну, что тебе сказать? В общем нормально… Съезд мы, конечно, проведем. Выборы тоже, конечно, проведем…

— Да я понимаю: съезд, выборы… Ну, а так-то как?

— Так-то? А так-то, конечно, безнадежно…

Назло мамке уши отморожу…

Было это в незабвенную, полную надежд эпоху «разрядки» в первой половине 70-х годов.

Но все это были надежды больше, так сказать, просто обывателя, «человека с улицы». А серьезные, понимающие люди и тогда смотрели на подобные «новизны» с глубоким недоверием. И, как показала потом жизнь, во многом были правы.

Помню рассказ моего давнего друга Константина К., как он, будучи тогда помощником большого, еще от сталинских времен российского боярина Ивана Васильевича Архипова (зампредседателя Совмина, отвечавшего за внешнеэкономические дела), докладывал своему шефу об одном супервыгодном для страны проекте, который предлагал нам какой-то известный западный консорциум.

— Так это, значит, что? Проект? Предлагают, говоришь? — просмотрев папку с обоснованиями, поднял на него глаза шеф.

— Предлагают, Иван Васильевич.

— А зачем?

— А прибыль, Иван Васильевич, хотят получить. И нам выгода. И нам тоже будет потом валюта поступать, когда дело наладится.

— Так. И нам, значит, будет выгода. Ишь ты!.. Слушай, Константин, знаешь что? Забирай ты это все отсюда к чертовой матери… Не жили никогда хорошо, и не хера привыкать! А то отвыкать потом больно будет… Понял, нет? Не хера привыкать! Забирай давай и иди…

Надо сказать, что Костя К. во многих отношениях был идеальным типом чиновника — дисциплинированным, исполнительным, свято верившим в незыблемость главного принципа, на котором всегда и везде стоит любая государева служба: «Я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак». Но и он не смог тогда, в тот раз, скрыть своего недоумения:

— Это что же, Петрович, получается? Получается, понимаешь, назло мамке уши отморожу? Глаз себе выколю — пусть у моей тещи будет зять кривой?

Ах, Костя, Костя! — помню, подумалось мне тогда. — На опасную стезю ты, друг, встаешь. Служивому человеку этого никак, ни в коем случае нельзя. Говорят, некоторые шутники — доктора в больницах теперь даже стали ставить иногда диагноз: «умер от отвращения». А от недоумения до отвращения — так ли уж далеко?

А что касается этой самоедской «антилогики», на которой тогда строилась, считай, вся наша жизнь, то Косте К. очень скоро, к сожалению, пришлось испытать ее непосредственно на себе.

Тогда еще командировка на длительный срок за границу считалась очень большой привилегией. И Иван Васильевич, чтобы как-то поощрить своего любимца за верную службу, решил отпустить его года на три-четыре куда-нибудь на работу в торгпредство, «подкормиться», так сказать. Выбор пал на Уганду: и место там было в торгпредстве свободное, и климат прекрасный, и страна, вроде бы тихая, еще не забывшая английские порядки. Да и платили там тогда хорошо.

А Костя, надо сказать, был не только в высшей степени послушный, исполнительный служака, но ко всему, еще и очень общительный, компанейский человек — весельчак, балагур, спортсмен. Прекрасно играл, между прочим, в теннис и в волейбол: здорово бил, помню, в прыжке через сетку, очень уж рост у него для этого был подходящий, не меньше 190 см. И с удовольствием, я бы сказал, даже с энтузиазмом влезал всегда во всякие общественные мероприятия — субботники там, праздники, собрания, пикники… Ну, и выпивал, конечно — не без этого. Так кто ж у нас не пьет? Хорошо хоть, что не под одеялом парень пил — на виду, и меру свою знал. Одним словом, как тогда говорили во Внешторге, если хотели кого-нибудь похвалить и выразить полное свое доверие ему: истинно наш был, «впитой» человек.