Ночные голоса

Помню, вся, наверное, Америка, не отрываясь, смотрела пару лет назад по телевизору уголовный процесс, когда одна сорокалетняя дама, по виду — совершеннейшая стерва, служившая клерком на каком-то оптовом складе, обвинила своего хозяина в том, что он как-то погладил ее слишком ласково пониже спины. Боже мой, да одного взгляда на ее размалеванную физиономию, на одежду, на ее жеманные манеры нормальному, незашоренному человеку было бы достаточно, чтобы понять, что это обыкновенная дешевая шлюха, которых в любом портовом городе хоть пруд пруди! И все-таки, под аплодисменты едва ли не всей Америки, она свой миллион с этого лопуха отсудила… Да что там говорить! Даже президента Клинтона достала эта напасть: уж если Америка в чем-то уперлась, ее ничем со своего не сшибить.

А эти, уже принявшие характер подлинной национальной эпидемии, требования «политической корректности» и в обыденном, и в официальном, и в газетном, и даже в литературном языке! Нельзя, к примеру, сказать про человека «старик», можно сказать только «гражданин старшего возраста». Нельзя сказать «слепой» — только «человек с альтернативным зрением». Нельзя сказать «негр» или «черный» — можно сказать только «афро-американец»… Даже до Библии добрались! Одно очень крупное издательство там умудрилось выпустить «политически корректную» Библию, где Господь Бог не мужского рода, а некоего среднего, не понятно, даже какого. Зачем? А чтобы не было никакой обиды и ущемления другой половине человечества. А может кто-нибудь представить себе и «Ветхий Завет», и «Новый Завет», откуда напрочь изгнано слово «еврей»? Да-да, не было в Библии никаких евреев, а был только «народ Бога» или что-то похожее на то… Как говорится, все — конец, приехали! Дальше уж больше некуда, дальше уж только что, пожалуй, сумасшедший дом.

Я всегда, помню, сгорал со стыда, когда и иностранцы, и наши граждане были вынуждены стоять толпой по тридцать-сорок минут перед погранпостом в Шереметьево, проверявшим их визы и паспорта. Но когда я сам лично в аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке простоял как-то раз по прилете в хвосте перед американским погранпунктом без малого три часа, я понял: нет, дорогие соотечественники, везде хорошо, где нас нет. «Нет правды на земле. Но правды нет и выше…»

После этого случая я нередко позволял себе поддразнивать своих американских друзей:

— Слушайте, джентльмены… Ну, чего мы все спорим, все чего-то делим? Какая разница между вами и нами? Да если вдуматься — то всерьез-то никакой…

— Да? Вы так думаете?

— А что? Смотрите. Вы вляпались во Вьетнам — мы вляпались в Афганистан. Мы выбрали своим Президентом бывшего шефа нашего КГБ — вы выбрали своим Президентом бывшего шефа вашего КГБ… Мы сбили не тот самолет — вы сбили не тот самолет… У нас надо стоять в хвосте перед погранпунктом сорок минут, у вас надо стоять перед вашим погранпунктом три часа… Стоит ли нам вообще сосредоточиваться на каких-то мелочах, которые еще якобы разделяют нас?

Обычно собеседники-американцы в таких случаях вежливо улыбались, соглашаясь, что при подобном подходе разница, действительно, невелика. С одним они только никогда согласиться не могли: что их ЦРУ — это то же самое, что наш КГБ.

О достоинствах разных табаков

Я, надо сказать, курильщик со стажем — курю почти пятьдесят лет. Конечно же, не раз и не два пытался бросить, но ничего из этого в конечном итоге так и не получилось. А сейчас и вовсе, наверное, уже поздно. Да к тому же мой, когда ему это надо, весьма изворотливый ум все время подсказывает: а кто доказал, что курить вредно? Неопровержимо, без всяких сомнений доказал? Уинстон Черчилль вон, как известно, всю жизнь сигары курил, и ничего — дожил до девяноста с лишним лет. Это уж кому какая судьба! Нечего все на табак валить…

Именно поэтому, когда началась эта тотальная американская борьба с табаком, распространившаяся понемногу на весь мир, я вновь по достоинству оценил французский характер. Не указ нам, Франции, Америка — и баста! Курили, курим и будем курить. И пусть хоть по всему миру запретят табачный дым, Франция — свободная страна и таковой и останется, кто бы что про нее ни говорил. Более того, все эти ваши выдумки с угольными фильтрами, с ментолом, с легкими сортами табаков — это все не для нас, истинных французов: «Житан» и «Галуаз» — это Франция! А остальное все — чепуха.

— У вас, у русских, тоже есть хорошие табаки, — помню, заметил как-то в долгой беседе со мной о судьбах мира один профессор Сорбонны. — Например, махорка…

— Махорка? Да вы что, профессор?! Вы хоть курили когда-нибудь ее? Это же ужас, подлинный ужас.

— Ужас, согласен. Но зато как пробирает! До печенок пробирает… Нет, не спорьте, махорка — прекрасный табак… И еще у вас есть… как это называется… Я в Москве у вас курил… Ах, забыл… Жалко — забыл… Освенцим?

— Освенцим? Что — Освенцим, профессор?

— Нет, не Освенцим… Но очень похоже… Как же эти папиросы называются? Ах, какая жалость — забыл… Там еще на пачке канал нарисован…

— «Беломор»?