Ночные крылья. Человек в лабиринте

– Нет, – сказал Бордман. – Я же говорил тебе еще раньше: мы будем взывать к его чести. Которую нам требовалось пробудить в нем. Именно это ты и сделал. Послушай: вот я грязный наемник грязного и аморального общества, так? Воплощение всех худших представлений Мюллера о человечестве. Стал бы Мюллер помогать стае волков? А вот ты молодой и невинный, полный иллюзий и мечтаний. Живое напоминание о том человечестве, которому он служил, пока его не начал одолевать цинизм. Ты совершил неуклюжую попытку поступить морально в мире, в котором нет ни морали, ни осмысленности. Ты проявляешь сострадание и любовь к ближнему, готов на благородные порывы ради справедливости. Ты демонстрируешь Мюллеру, что человечество еще не безнадежно. Понял? Наперекор мне ты суешь ему в руки оружие, чтобы он стал хозяином ситуации. Он же мог сделать самое естественное: испепелить нас. Мог сделать и менее очевидное: уничтожить себя. Но мог также равняться на тебя, мог ответить своей щедростью на твою, решиться на акт самоотречения, поддаться проснувшемуся в нем чувству морального превосходства. Так он и поступил. И потому отбросил пистолет. Без тебя этого не произошло бы, Нед. Ты был тем инструментом, с помощью которого мы его заполучили.

– Как же мерзко это все выглядит в вашей трактовке, Чарльз. Будто бы вы даже это спланировали. Спровоцировали меня, чтобы я дал ему пистолет, зная, что…

Бордман улыбнулся.

– Вы это знали? – резко спросил Раулинс. – Нет. Вы не могли просчитать все такие варианты. А теперь, когда уже все случилось, пытаетесь приписать себе заслугу… Но я видел вас в тот момент, когда вручил ему пистолет. На вашем лице были гнев и страх. Вы вовсе не были уверены в его поступках. Лишь теперь, когда все сложилось удачно, вы можете утверждать, что события развивались в соответствии с вашим планом. Я вижу вас насквозь, Чарльз.

– Приятно быть прозрачным, – весело согласился Бордман.

4

Казалось, лабиринт ничего не имел против того, чтобы они его покинули. Двигаясь к выходу, они сохраняли прежнюю крайнюю осторожность, но трудностей встретилось немного, а серьезной опасности никакой. Затем они бодрым шагом направились к кораблю.

Мюллеру выделили каюту на носу, наиболее далекую от кают экипажа. Он, казалось, принял это как естественный атрибут своего нынешнего состояния и не выказал никакого раздражения. Держался он замкнуто, уравновешенно, спокойно; на его губах часто играла ироническая улыбка, а снисходительно-презрительное выражение в глазах почти не исчезало. Однако он с готовностью делал все так, как ему говорили. Он уже продемонстрировал свое превосходство и позволял теперь все решать им.

Хостин и его люди суетились, занимаясь приготовлениями к отлету. Мюллер старался не покидать свою каюту. Бордман пришел к нему один и без оружия. Он тоже умел делать благородные жесты.

Они смотрели друг на друга через низкий столик. Мюллер молча ждал, лицо его не выражало никаких эмоций. После долгого молчания Бордман сказал:

– Я тебе признателен, Дик.

– Право, не стоит.

– Ты можешь меня ненавидеть. Но я выполнял свой долг. Как и парнишка. Как и ты вскоре исполнишь свой долг. Тебе все же не удалось забыть, что, как ни крути, ты тоже землянин.

– Жаль, что не удалось.

– Не надо так говорить. Это все пустые слова, ненужная поза. Мы оба слишком стары для этого. Вселенная полна опасностей. А мы делаем все возможное, чтобы их избегать. Остальное не имеет значения.

Он сидел довольно близко к Мюллеру. Довольно сильно ощущая его воздействие, он не позволял себе тронуться с места. Волна отчаяния, нахлынувшая на него, заставила его почувствовать себя тысячелетним стариком. Разложение плоти, распад души, тепловая смерть галактики… наступление долгой зимы… пустота… пепел.

– Когда мы прилетим на Землю, – деловито заговорил он, – я организую подробнейший инструктаж. Узнаешь об этих радиосуществах все то, что нам известно, хотя не сказать, что информации будет много. Потом тебе придется рассчитывать только на свои силы, на самого себя… Но уверен, что ты поймешь, Дик, что сердца и души миллиарды землян молятся за успех твоей миссии.

– К чему эти напыщенные слова? – спросил Мюллер.

– Есть кто-нибудь, кого ты хотел бы увидеть в порту сразу после посадки?

– Нет.

– Я могу прямо сейчас отправить просьбу. Есть люди, которые никогда не переставали любить тебя, Дик. Они будут тебя ждать, если я предупрежу их.

– Я вижу в твоих глазах, Чарльз, напряженность, совершаемое над собой усилие, – медленно произнес Мюллер. – Ты чувствуешь мое воздействие, и тебя это угнетает. Ты чувствуешь его нутром. Головой. Грудной клеткой. Твое лицо становится серым. Щеки обвисают. И даже если это убивает тебя, ты будешь продолжать сидеть здесь, поскольку таков твой стиль. Но ведь для тебя это ад, Чарльз. Если кто-нибудь на Земли еще не перестал любить меня, Чарльз, все, что я могу для него сделать, – это избавить от такого ада. Я не желаю никого видеть. Не хочу ни с кем разговаривать.