Ночные легенды

Несмотря на вызывающее воскресение обезьяны, день у мистера Эджертона сложился на редкость продуктивно: вскоре он располагал уже пятью написанными главами, из которых ни одна не нуждалась в доработке. Лишь когда свет дня пошел на убыль и рука у мистера Эджертона стала поднывать, обезьянка проснулась и мягко прошлепала по чистому листу, на котором лежала ладонь писателя с зажатой в ней ручкой. Обезьянка ухватила его лапками за указательный палец, припала своим круглым ртом к порезу и принялась с причмокиванием сосать. Мистер Эджертон даже не сразу сообразил, что происходит, а поняв, с криком вскочил и стряхнул негодницу с пальца. Отлетев, та ударилась головой об основание чернильницы и бездыханно шлепнулась на лист бумаги.

Мистер Эджертон потянулся к ней и поднял на левой ладони. Животное, похоже, было оглушено: глаза полузакрыты, голова вяло поворачивается из стороны в сторону; оно словно пыталось сосредоточиться. Мистер Эджертон тут же укорил себя в поспешности. Он поставил безопасность обезьяны под угрозу, а она, он теперь понимал, была источником его вновь обретенного вдохновения. Без нее ему придется туго. Утиснутый между страхом и отвращением, мистер Эджертон неохотно пришел к решению: сжатием большого и указательного пальцев выцедил из пореза капельку крови и, превозмогая тошноту, капнул ее животине в рот.

Эффект был мгновенным. Глаза обезьяны полностью открылись, она поднялась на задних лапах и, потянувшись, ухватилась за раненый палец. Его она удовлетворенно насасывала, а мистер Эджертон, несмотря на неприязнь, ей не препятствовал. Наконец обезьяна насытилась, довольно отрыгнула и опять ушла в сон. Мистер Эджертон бережно положил ее рядом с чернильницей и тогда, взяв ручку, написал еще две главы, после чего пораньше лег спать.

***

Так все и шло. Каждый день мистер Эджертон вставал, скармливал обезьяне немного крови, писал, снова подкармливал ее вечером, снова писал, затем ложился и спал как убитый. Лишь иногда в ходе работы его навещали отрывочные воспоминания; меж тем старые возлюбленные и забытые друзья находили свое место в повести, обретающей сейчас форму на его письменном столе. Помимо регулярной подпитки кровью, обезьяна особо не требовала к себе ни внимания, ни ласки – иногда, правда, не отказывалась от спелого банана. Мистер Эджертон, в свою очередь, предпочитал не обращать внимания на то, с какой настораживающей скоростью обезьяна растет. На чернильнице она давно не помещалась; теперь во время работы ему приходилось держать ее возле себя на специальном стульчике, а дремать после кормления она устраивалась на диване. Как-то раз мистеру Эджертону подумалось, а не научить ли обезьяну делать какую-нибудь нехитрую работу по дому, чтобы у него было больше времени на писание, – однако, когда он предложил это ей посредством примитивного языка жестов, та пришла в бурное негодование и на весь остаток дня заперлась в уборной.

Однажды, по возвращении с визита к издателю, мистер Эджертон застал чернильную обезьяну за примеркой одного из своих костюмов; вот тогда он и начал не на шутку сомневаться в характере их отношений. В своей компаньонке он стал замечать кое-какие новые, особо настораживающие перемены. Она начинала линять, оставляя на коврах неприглядные комья седой шерсти и лоскутья бело-розовой кожи. Кроме того, она похудела с лица, или же это у нее начала меняться костно-челюстная структура, становясь более угловатой, чем прежде. Вдобавок обезьяна была теперь свыше четырех футов ростом, и чтобы держать ее в сытости, мистеру Эджертону приходилось надрезать себе вены на ногах и запястьях. Чем сильнее мистер Эджертон раздумывал, тем больше убеждался: это существо претерпевало какие-то кардинальные изменения. Однако до окончания книги все еще оставалось некоторое количество глав, и писателю не хотелось порывать со своим рабочим талисманом. И он молчаливо страдал, большую часть дня теперь пребывая в дреме и поднимаясь лишь для того, чтобы немного пописать, а затем снова бухнуться в кровать и провалиться в сон без сновидений.

Двадцать девятого августа он отнес законченную рукопись к издателю. Четвертого сентября – как раз в день своего рождения – мистер Эджертон с благодарностью в сердце получил от своего редактора восторженное письмо, в котором тот рассыпался в похвалах и комплиментах, называл автора гением и клялся, что этот роман, столь долго ожидавшийся и наконец завершенный, обеспечит мистеру Эджертону место в пантеоне литературных небожителей и гарантирует ему весьма обеспеченную и почтенную старость.