Ночные окна

–…я заявляю, что готова собрать свои вещи и уехать отсюда немедленно. – Голос принадлежал поэтессе Ахмеджаковой, гордящейся своим древним княжеским родом, что, впрочем, не мешало ей во время ночного сна регулярно мочиться в кровать. Параджиева, отвечающая за смену постельного белья, постоянно жаловалась мне на эту поэтическую слабость. Я же никогда не придавал этому особого значения, поскольку лечу не энурез, а мозги.

– Но вы уверены, что не ошиблись, милочка? – спросила актриса.

– О господи!.. – простонала вдова.

– Даже забавно! – фыркнула путана.

– Нет, не ошиблась, – ответила поэтесса. – Я лишь сегодня вспомнила, где видела его лицо. Лицо этого страшного казаха. Олжас, кажется? Так вот. Десять лет назад в одной газете была напечатана его фотография. И подпись: «Людоед из Чимкента». Он скушал, если мне не изменяет память, штук пятнадцать молоденьких девушек Варил плов в чане.

– Вам-то чего бояться? – язвительно спросила путана. – Молоденьких же…

– А что же с ним приключилось дальше? – поинтересовалась актриса трагическим шепотом.

– Его упрятали в сумасшедший дом, – ответила Ахмеджакова и тут же добавила: – Мне, между прочим, всего двадцать девять лет, по метрикам.

– Знаем мы эти метрики! – хихикнула путана. – С такими метриками плова не сваришь. Людоеда-то фальшивыми паспортами не обманешь!

– О господи!.. – вновь простонала Ползункова.

– Выходит, из сумасшедшего дома он сбежал, – сказала актриса.

– И спрятался здесь, – согласилась Ахмеджакова. – Но почему об этом ничего не знает Александр Анатольевич? – промолвила актриса. – У самого рыльце в пушку, не сомневаюсь. Может быть, он вообще с этим Олжасом заодно. А также с тем, другим, с лошадиными зубами. Японец тоже вызывает у меня жуткую неприязнь. Смотрит так, словно… словно хочет сделать из тебя суши.

– Для этого надо быть хотя бы воблой сушеной, – не удержалась путана, – а не скелетом рыбьим.

– Какая же вы, милочка, язва! – ответствовала актриса. – Вас нельзя принимать в светском обществе. Не комильфо.

– А идите вы все… – И путана разразилась соответствующим набором слов.

– О господи! – испуганно сказала Ползункова, даже ее Принцесса мяукнула от неожиданности.

Но тут настоящим мастером слова проявила себя и поэтесса княжеского рода:

– Да пошла ты сама… – И выдала целую тираду отборного портового мата.

Признаться, подобного я не слышал. Левонидзе толкнул меня в бок локтем.

– Не пора ли вмешаться? – шепотом сквозь смех спросил он.

Я приложил палец к губам. Еще не время.

– Дамы, дамы! Успокойтесь! – начала урезонивать скандалисток актриса. – Прежде всего надо решить, что делать? Уезжать или оставаться? Мне лично здесь по душе. Я будто вновь попала в свою любимую театральную среду. Только играю теперь саму себя, не для зрителей. А кто в этой пьесе злодей – даже и не важно. Узнаем в конце представления.

– Надеетесь доиграть до конца? – сумрачно спросила путана. – Может и не получиться. Если режиссер надумает убрать вас в середине спектакля.

– О господи! Зачем вы меня пугаете? – жалобно пискнула вдова-миллионерша. – Но я отсюда никуда не уеду, так и знайте. Мне здесь хорошо.

– Мне, в общем-то, тоже, – согласилась путана. – Кроме того, у меня есть свои, особые интересы. Но я о них вам не скажу. А людоед Олжас или нет – плевать. Нужно просто держаться от него подальше, не садиться за один стол. Чтобы не угодить в тарелку.

Какие же у нее «особые интересы»? – подумалось мне.

– Тогда и я останусь, – вздохнула поэтесса. – В конце концов, я действительно могу и ошибаться. Все казахи для меня на одно лицо, особенно людоеды. Вот послушайте лучше, что я сочинила намедни…

Левонидзе снова толкнул меня в бок

– Нашего вмешательства не потребовалось, пошли отсюда, – сказал он. – Я физически не могу переносить ее стихоплетство.

– А как же быть с Олжасом? – спросил я, терзаемый разного рода сомнениями.

– Ну, мы-то с тобой знаем, что он не людоед, – подмигнул мне Левонидзе. И добавил: – По крайней мере, не в данное время и не в данном месте.

Это было верно, пришлось согласиться.

Водки они, братья Топорковы, вкусили изрядно, поскольку сидели, осоловев. Но, кажется, вновь примирились. Вот ведь до чего странен и необъясним русский человек! Его родной брат предаст, а он все простит, даже найдет объяснение своему прощению.

Левонидзе приготовил для Топорковых последнего козырного туза. Я почти и не вмешивался в последующий пасьянс. Лишь фиксировал психомоторные реакции. Для своих анали^тических выкладок о природе человеческого рода.

– Вернемся опять в прошлое, – произнес Левонидзе, расхаживая по комнате со своей папкой. – На сей раз речь пойдет о… вашем старшем брате, Николае, генерал-майоре бронетанковых войск.

– А он-то тут при чем? – насторожился Владимир. Алексей молча плеснул водку в рюмку, но пить не стал.

– Александр Анатольевич, пересядьте, пожалуйста, в это кресло, спиной к камину, – предложил мне Левонидзе. – Вы будете изображать у нас генерала.

– Извольте, – согласно кивнул я и выполнил его просьбу.

– Что еще за новые фокусы? – недовольно пробурчал Владимир.