Ночные окна

– Молодца! – похвалил он. – Но я ведь с вами не о своей родословной хотел поговорить. А о том, что интересует господина Шиманского.

– Что же его интересует?

– Вы сами прекрасно знаете.

На сей раз Зубавин провел тройной удар левой-правой-левой по корпусу. Но дыхания не сбил.

– Ничего я не знаю и знать не хочу. Если вы имеете в виду Анастасию, то она никуда не полетит.

– При чем здесь Анастасия? Бог с ней! Я хочу сказать: вам не жалко другую девушку?

– Какую?

Мы продолжали танцевать друг перед другом, примериваясь и уклоняясь.

– Да Стахову! Леночку Глебовну. Не стройте из себя идиота.

– Сами вы – идиот. – И я попытался свалить его апперкотом. Это мой коронный удар снизу. Но он оказался опытным мастером. Я натолкнулся на непробиваемую стену.

– Я же знаю, что бумаги и видеокассеты у вас, – сказал он. – Кому она еще могла их доверить в этой клинике? Только своему психиатру!

– Ты умный парень, – отозвался я, чувствуя, что силы мои стремительно тают. Нужно завершать поединок нокаутом. Если получится. Надо обязательно сконцентрироваться. – Зачем служишь такому прохиндею? Он же убийца.

– Род маркизов де Зубави всегда служит тем, кому принадлежит власть в России, это традиция, – ответил пилот и, сделав обманное движение, нанес мне короткий удар правой рукой в челюсть.

Я даже не успел среагировать, увидев замах. И рухнул на ковер, словно мне в голову ввинтилась разрывная пуля… пришел я в себя, должно быть, через несколько минут. Мишель Зубавин сидел рядом на корточках и брызгал на мое лицо водой из ведерка.

– Извините, – сказал он. – Не рассчитал силу удара. Хотел отправить в нокдаун, а получилось – как всегда. Мне ведь Международная федерация бокса запретила бить правой. Вы не в обиде?

– Ладно, Тайсон, это бокс, а не балет, – ответил я, потирая челюсть. Кажется, цела. Но состояние моей больной головы после этого поединка нисколько не улучшилось. Напротив. Теперь я еще некоторое время ловил возле себя «солнечных зайчиков», а в ушах звучал Ниагарский водопад.

– Дневник и кассеты все-таки надо вернуть, – донесся до меня голос правнука гасконских маркизов. – Будьте благоразумны. Я не хочу лишних жертв.

– Иди ты! – вяло ответил я, продолжая лежать на спине. Шум водопада постепенно начинал стихать. Да и «зайчики» немного угомонились.

Еще до завтрака я провел некий рискованный, с медикопсихологической точки зрения, эксперимент. Но вызвано это было не помутнением рассудка после нокаута в спортзале, а давним желанием. Теперь, когда я чувствовал, что Анастасия действительно близка к полному выздоровлению (не хватало лишь малости – вспомнить «лицо» того человека перед открытием выставки, подкинувшего собачью голову), стало возможным осуществить мою задумку. Но этот эксперимент мог завершиться и полным провалом, более того, вновь ввергнуть Анастасию в пучину внутренних тревог, страха и сумятицы души.

Имел ли я право подвергать ее налаживающийся душевный покой новому слому? Да, я врач. И отличие мое от хирурга лишь в том, что тот оперирует тело, я же – «залезаю» со своими инструментами в психику пациента. Иногда приходится быть жестким, и даже жестоким. Выпускать «дурную кровь». Вправлять «кости» больной души. Труднее всего было оттого, что это была душа родная, самого близкого мне человека.

Сначала я повел Анастасию в нашу оранжерею. Если бы там жили птички, то и они бы не щебетали столь весело и беззаботно, как она. Это было хорошим признаком. Теперь надо было «закреплять» нормальное состояние, как фотопленку в реактиве. Отпечатать в сознании светлую картину мира, оставив негатив в прошлом. Мы спустились в парк и некоторое время просто гуляли по аллеям, пока я не вывел ее на задний двор. Там у нас находились будки со сторожевыми собаками. Доберманы находились на цепи. Но они тотчас залаяли и рванули к нам.

В первую секунду Анастасия замерла, будто остолбенела. Я держал ее за руку, ощущая биение пульса. У меня самого сердце готово было выпрыгнуть из груди. Сейчас с Настей могло произойти все что угодно. Вплоть до коллапса или немотивированной истерики. И я уже приготовился к самому худшему, держа в кармане шприц с успокоительным лекарством, когда она вдруг совершенно спокойно и ровно, произнесла:

– Зачем же ты держишь их на цепи? Ка-а-кие милые!..

Она присела на корточки и стала гладить прыгающих доберманов, которые все норовили лизнуть ее в лицо. Анастасия смеялась, и они, кажется, тоже – по-своему, по-собачьи. Понимание и дружба между ними возникли мгновенно, в одну минуту. Собаки это особенно чувствуют. Я радовался, глядя на их щенячью возню. Эксперимент удался. Теперь ей оставалось выудить из памяти лишь «то лицо»… Для этого мне опять нужно было «проявить» несколько негативов, и именно в присутствии Анастасии. Провести еще один, последний эксперимент. Пока же мы отправились завтракать.

– Во что мы сегодня будем играть? – спросила у меня в столовой Ахмеджакова. У нее, судя по всему, было веселое настроение.