Ночные птицы. Памфлеты

Один из лучших польских знатоков гражданского права, потомок гугенотов, поселившихся в Польше, ученый мировой славы, Роман Лонгшам де Берье был делегатом Международного конгресса по сравнительному праву в Гааге в 1922 году и съезда славянских юристов в Братиславе. С осени 1939 года и до гитлеровского нападения на Советский Союз, став профессором Львовского университета имени Ивана Франко,

Лонгшам де Берье преподавал сравнительное гражданское право заграничных государств, воспитывал советское студенчество. Он установил тесные, дружеские контакты с профессорами Харьковского юридического института и всесоюзной Академией наук. Вместе с делегацией ученых Львова он побывал в Москве, на научной юридической сессии.

Жена профессора, до его исчезновения веселая, живая блондинка, состарившаяся в течение одной ночи, говорила нам позже:

«Такого парада, как я, пожалуй, никто в мире не принимал. Когда их выводили, я стояла в дверях. Сначала шел муж, потом старший сын, потом второй, наконец, третий. Шли, глядя на меня...»

В 1936 году автор трехсот семидесяти одной научной работы, стоматолог, имеющий мировую славу, профессор и доктор медицины Антоний Цешинский, как пионер мировой стоматологии, на конгрессе ФДИ («Федератион Донтайр Интернационале») в Брюсселе был награжден Большой золотой медалью имени В. Д. Миллера и Почетным дипломом. Эта золотая медаль весом двести пятьдесят граммов и диплом, врученный ему от двадцати восьми государств, в том числе и от Советского Союза, небрежно опустил в свой карман пришедший арестовывать профессора гитлеровский офицер.

Свидетели этой сцены — вдова профессора Розалия Цешинская, проживающая сейчас в городе Гливице, и сын профессора — доктор Томаш Цешинский, проживающий во Вроцлаве, воскрешая подробности той ночи, рассказали мне:

«Когда Антоний Цешинский надевал пиджак, мы дали ему носовой платок и пару носков. Офицер жестом запротестовал, давая понять, что это профессору не пригодится».

Когда Розалия Цешинская протянула мужу бутылочку с лекарством «Дигиталис», которым пользовался профессор в связи с серьезной болезнью сердца, офицер настороженно спросил:

«Что это?»

«Лекарство. У моего мужа больное сердце».

Немец взял бутылочку, осмотрел ее, понюхал и, отставив, сказал:

«Оно ему уже не понадобится...»

В квартире профессора-пенсионера Адама Соловья был арестован внук ученого — Монсович. Вместе с пожилым педиатром Прогульским был арестован его сын Андрей. В тюремную машину вместе с профессором Вейглем затолкали и его сына.

Из квартиры известного во Львове хирурга Добржанецкого были взяты вместе с ним его приятель — доктор права, беженец из Гданьска Тадеуш Тапковский и муж служанки, фамилия которого до сих пор не установлена.

И наконец, тогда же была схвачена медицинская сестра Мария Рейман. Из какой именно квартиры ее взяли, до сих пор неизвестно.

Ни один из перечисленных здесь людей не остался в живых.

Лощина близ Вулецкой

Сперва всех захваченных свезли в бурсу Абрагамовичей, поблизости от Вулецких взгорьев, во Львове, а затем после коротких жестоких допросов и надругательств расстреляли двумя группами в одной из лощин поблизости от Вулецкой улицы.

Мы привели многие подробности ареста и расстрела львовской интеллигенции в книге «Под чужими знаменами», написанной совместно с профессором Львовского университета Михаилом Рудницким.

В книге доказано, что захват всех перечисленных выше представителей интеллигенции был совершен гитлеровцами по «черным спискам», заготовленным для них заранее организацией украинских фашистов — ОУН.

Однако кто именно производил эту экзекуцию, долгое время оставалось загадкой. Родственники пропавших ученых, которые еще во время немецкой оккупации пробовали выяснить во львовском гестапо, куда делись их близкие, получали один и тот же лаконичный ответ:

«Мы, гестапо, начали действовать во Львове с 1 августа 1941 года, то есть с момента включения города в «Генеральное губернаторство», и после передачи власти от военного командования гражданской администрации. Ваших же близких арестовали в ночь с 3 на 4 июля. Мы к этому делу не имеем никакого отношения».

Большинство исчезнувших в течение одной ночи ученых были людьми, далекими от политики. Видные знатоки своего дела, особенно медики, они помогали людям разных национальностей. Трудно, даже невозможно было предположить, что могли найтись звери в человеческом обличье, которые захотели бы взять да так просто уничтожить этот цвет славянской интеллигенции.

«Скорее всего, их взяли как заложников и отвезли на Запад,— думали многие.— Следы профессуры надо искать уже не во Львове, а на Западе».