Ночные разговоры

В последнее время к нам на квартиру стал приходить Виктор Борисович, сын нашей соседки Марии Лукиничны (иногда его приводили дружки). Комната ее была рядом с нашей, слева. Когда-то наши комнаты были одной большой комнатой, метров тридцать, в ней Мария Лукинична жила с мужем и детьми. Муж умер, дочка вышла замуж за парня с комнатой. Мария Лукинична осталась жить в большой комнате с сыном Виктором. Он сильно пил, как рассказала мне соседка Люба, мать сама нашла ему невесту, думала: женится — образумится. Он и правда первое время пил только по выходным, но вскоре все пошло по-старому. Его за какую-то махинацию на колбасной фабрике, где он в то время работал, посадили, Мария Лукинична осталась жить в одной комнате с невесткой и маленькой внучкой. Тогда-то она и разделила комнату на две части, но жить, даже рядом, по соседству, с этой дурындой, как она называла свою невестку, Мария Лукинична не могла. Она сама обменяла комнату невестки на двенадцатиметровую комнатку на Васильевском острове. В комнату невестки въехала пожилая интеллигентная женщина, которая обрабатывала народные сказки для детей. У нее была соавторша, проживавшая здесь, в центре. Сочиняя, они часто засиживались до полуночи, это было неудобно, поскольку у соавторши тоже была коммунальная квартира, к тому же там жила известная в писательских кругах матерщинница, старуха Кулишиха, прекрасная переводчица французских романов на русский язык. Эта самая Кулишиха устраивала скандалы соавторшам, в основном из-за телефона, который действительно, находился возле самой Кулишихиной двери. Для нашей хозяйки, когда она, увлекшись, засиживалась до полуночи, приходилось вызывать такси. Кулишиха, конечно, тоже не спала, занимаясь, переводами романов, но она громко кричала, что у нее чуткий сон и эти стрекотухи-сочинительницы нарочно не дают ей спать. Наша хозяйка частенько была вынуждена оставаться там ночевать. Это было неудобно, поскольку, у ее напарницы был сын — студент; он спал за ширмой в той же комнате. Ему надо было рано вставать в институт, у нашей хозяйки на самом деле был чуткий сон. Вот она и поменяла свою комнатку в чудной маленькой квартирке сюда, в центр, чтобы добираться до работы, то есть до своей соавторши, пешком. Но к ее счастью, в той же квартире, где жила ее соавторша, появилась комната, владелица которой на время переехала к дочке понянчить народившегося внучка; свою же комнату она стала сдавать. Наша хозяйка тут же решила сдать свою комнату, за ту же тридцатку, которую ей платили мы, устроив жизнь свою более удобно. Хотя она и побаивалась лишний раз выйти в коридор, дабы не попасть на глаза Кулишихе — все же она проживала там нелегально, без прописки — да и от матерных слов у нее дрожали колени: все валится из рук, жаловалась она.

В нашей квартире, самой близкой к нам соседкой оказалась Мария Лукинична; у нее, как впрочем, у большинства соседей по квартире, был телевизор. К нашему счастью, она его мало включала, если и включала, то чтобы поговорить с ним. Громко и с энтузиазмом она разговаривала с телевизором, когда дикторы сообщали о достижениях науки и техники, особенно, когда шла речь о сельскохозяйственных успехах. Как-то раз, я зашла к ней в тот момент, когда она беседовала со своим телевизором. Она сидела на маленькой скамеечке перед экраном, выставив вперед свои толстые ноги в войлочных сапожках с меховой опушкой. Обращаясь к диктору, она громко стыдила его: — Ты что врешь, нахал! Сам бы туда отправился, в Псковскую область, я бы на тебя поглядела! Ишь, бесстыдник, заливает, прямо, что наша Катерина. Так та же свихнувшаяся — этот вон молоденький, рожа, что помидорчик, — повернулась она ко мне, махнув рукой на телевизор, выключила его, бубня себе под нос: — За дураков всех что ли считают? Дураки и есть, глядят, разинув рты, на экраны чуть ли не весь город. И все-таки она тоже включала телевизор каждый вечер, усаживалась на табуретик перед экраном поговорить. Всегда это кончалось одинаково: поговорив с телевизором, махнув на него рукой, выключала его, бубня ругательства — шла на кухню побеседовать о чем-нибудь более насущном.

Завершив свои вечерние дела на кухне и обсудив телепередачи, соседи расходились по комнатам. Возвращалась к себе и Мария Лукинична. Громко вздыхая, она забиралась на свою высокую со скрипучими пружинами, с большой пуховой периной и никелированными шарами кровать. В постели она вспоминала про свою вставную челюсть, спустившись с постели, шлепала босиком по полу и, как последний аккорд, следовал легкий звенящий звук погрузившейся на дно эмалированной кружки челюсти. В комнате наступало царство сна.