Как-то я, решив позабавить Элеонору, рассказала ей о забавных беседах Марий Лукиничны с телевизором. Она ответила мне совершенно серьезно:
— Что Вы хотите, она бабка старорежимная, с пережитками.
Возвращаясь по нашему длинному Г-образному коридору к себе в комнату, я размышляла: — Эта особа может далеко пойти. Такая молоденькая и так заштампована, наверно отличницей была. Надо бы не разговаривать с ней, но наши столы рядом… Хоть бы я сама и не начинала этих дурацких разговоров, беседовать надо: о тряпках, о супе, о чем-нибудь насущном… К тому же, нынче напала на всех, имеющих дипломы об окончании высших учебных заведений, что-то вроде эпидемии — любовь к разговорам о современном искусстве. Может, это только со мной они так? Все, с кем я мало-мальски знакома, знают: я работаю в музее, следовательно, именно со мной должно быть интересно поговорить об искусстве… Спросить бы у мужа Милочки Аране, есть ли у него в клинике психи, угодившие туда за разговоры об искусстве?
***
Все важные события, о которых говорили по радио, писали в газетах, демонстрировали по телевизору, обсуждались и обитателями нашей коммуналки. У нас беседа обычно начиналась со вступительной фразы о каком-нибудь продукте, который раньше был — теперь исчез, кончалось это все философским обобщением. Вроде: теперь нет войны, все сыты и будьте довольны.
В общем-то, мы и довольны, только иногда было шумно; мы с Мишкой в такие вечера пытались уйти куда-нибудь из дома. Но погода в то лето была, как назло, холодная — пришлось пересмотреть множество фильмов, которых при прочих обстоятельствах никогда бы не увидели. Еще в то лето мы пристрастились ходить в гости, особенно Мишка. Он до сих пор не может прожить недели, чтоб не сходить пару раз к кому-нибудь на вечерок.
Чаще всего мы бывали у Джона. Он жил один, несмотря на свое иностранное имя, был русским, просто у него была идейная мама — она как и многие другие идейные родители, дала сыну имя со значением. Тогда, в тридцатые годы, все идейные строители нового общества называли своих детей в честь кого-нибудь или чего-нибудь. Девочек называли Сталинами, Владиленами, Виленами или просто Ленúнами, мальчикам частенько давали имена, связанные с металлическими механизмами. Так, в те годы, родившийся мальчик, мог получить имя Трактор, в честь выпуска первого в пролетарской республике трактора, были и Аэростаты, даже Рычагом был назван человек. Наш близкий друг получил имя Радий — в ознаменование удачно проведенного опыта с элементом радием. Были имена и посложнее, которые требуют некоторой расшифровки: например, имя Рэмо означает: революция, электрификация, мировой октябрь. Довольно распространенное имя Ким состоит из двух нерусских и одного исконно русского слова: коммунистический интернационал молодежи. Знакомая мне девочка с именем Рэмо, как только осознала себя человеком, переименовала себя в Римму, мальчик Трактор в раннем детстве потребовал от родителей переименовать себя по-человечески.
***
В то прохладное лето, мы часто ходили в гости к Джону. Я не знаю, каким был тот Джон, написавший знаменитую книгу о десяти днях, потрясших мир, в честь которого был назван наш Джон. Мы были уверены — наш друг был человеком одаренным, талантливым, умным. В те прохладные белые ночи он рассказывал нам о французском экзистенциализме, много говорил о судьбах и роли русской интеллигенции, говорил о недавно реабилитированной науке генетике, по которой получалось: у него с материнской стороны дурная наследственность, так как не только его мать была передовая и эмансипированная женщина со странным именем Маугли, но и бабка его по матери так этим страдала, что даже ненадолго стала народным комиссаром здравоохранения всего Закавказья. Сошедший с ума ее муж — рассказывал Джон — родной дед его, ездил за женой-комиссаркой с топором, при этом почему-то кричал: — Я всего лишь простой профессор-биолог и не допущу кровосмесительства!
Про все эти дела он узнал от близкой подруги матери и очень разволновался. Кажется, именно тогда он начал изучать науку генетику, от которой он пришел в большое беспокойство. Какой-то умный человек посоветовал ему отыскать отца, но это дело оказалось не простым, — Маугли страстно желала быть свободной женщиной и, несмотря на любовь к отцу ее будущего ребенка, рассталась с ним, как только почувствовала себя беременной. Она без всякого мужского вмешательства хотела вырастить и воспитать его. Так, во всяком случае, рассказывал о своем рождении Джон.