Ночные разговоры

Прошло несколько лет. Я их будто проспала, хотя было много всяких событий. Мы давно получили свою восемнадцатиметровую комнату по реабилитации моих родителей. От инфаркта умер Мишкин дядя Краснопольский, нам достался его диван с высокой спинкой. Вышел из лагеря Мишкин соученик Марик. Он просидел четыре года за венгерские события. Взлетел в космос первый человек. Это событие сильно взволновало обитателей нашей новой коммуналки, в этот раз мы волновались вместе со всем миром. Но главное из-за чего совершенно изменилась наша жизнь: я родила дочку Катеньку. Пришлось много бегать и суетиться, быть по вечерам дома. Летом мы жили загородом у моей тети. Мы уже не выходили в белые ночи на улицу. В гости ходили редко, да и к нам редко кто заходил, наше новое жилье было на окраине города, в новом районе.

Катенька чуть подросла, нам удалось выбраться с окраины из маленькой коммуналки снова в большую. Жизнь за эти годы немного изменилась: крутом заговорили об искусстве, начали ходить к друг другу слушать магнитофонные ленты с записями новых песен. Начали рисовать, так для себя, не для городских или всесоюзных художественных выставок. В Москве произошло невероятное событие: посадили двух писателей, даже в газетах напечатали: они что-то передали за границу, это там перевели и напечатали. Мишка пообещал: скоро мы это тоже прочитаем, кто-то из наших приятелей уже читал. Я вспомнила про рукописи профессора:

— Вот бы труд профессора сохранился… Может быть, тоже переправили бы, начали бы изучать его материалы. Он был человеком другой, не нашей формации, писал он про послереволюционное время. Переправить было бы возможно: по городу уже несколько лет ходят иностранцы. Появились смелые люди — фарцовщики, говорят, их ловят; иностранцы же передвигаются совершенно свободно там, где им разрешают передвигаться.

Было начало ноября. Шли бесконечно нудные ленинградские дожди, к нам в те вечера стал частенько заходить Ванечка, мы с ним познакомились у Джона. Мишка как-то встретил его на улице и привел. Я уставала за день, — больше не могла беседовать по вечерам, кроме того, из слов Ванечки, мне было трудно уловить смысл и суть. Возможно от усталости?

При нашей комнате была собственная маленькая прихожая с большим стенным шкафом, вешалкой и крохотным столиком под зеркалом. Хотя эта прихожая и была крохотной, всего три-четыре метра, в ней, если закрыть обе двери в общий коридор и в комнату, получалась уютная конура, в которой Мишка мог посидеть с Ванечкой, я же могла спокойно спать в бывшем будуаре французского посла. Действительно, одна наша старая соседка, прожившая в этой квартире с того самого времени, когда иностранные послы покинули Россию, рассказала нам, что в нашей квартире жил французский посол, наша маленькая прихожая перед комнатой была умывальней перед будуаром. В коридорчике был кафельный пол, в комнате у нас был совершенно роскошный сборный скрипучий паркет и большой красивый эркер — теперь это комнатка для Катеньки. Всем этим нам удалось обзавестись в результате трудных, многократных обменов.

Ванечка был человек ищущий. У него частенько заводились новые идеи. Однажды в холодной дождливый вечер он пришел к нам весь сияющий, растирая озябшие красные руки, он предложил создать передвижную выставку-продажу картин неофициальных, как их в последнее время стали у нас называть — левых художников. Он размечтался:

— Хорошо бы устроить такую выставку в квартирах порядочных и понимающих людей. Первым таким местом оказалась наша комната. Свой выбор, помимо всех перечисленных достоинств, он аргументировал:

— У вас большая комната, нет стариков-родителей. Помню, я гадала: то ли он глупый или до такой степени легкомысленный. Я начала втолковывать ему:

— Вместе с любителями прекрасного придут и специалисты, которых недавно прозвали: «искусствоведы в штатском».

— Вообще, — сказала я, — никогда не пущу к себе в дом людей, с которыми я лично не знакома. Он понес какую-то ахинею про необходимость неофициального искусства, — будто он и в самом деле живет в прошлом веке или на Монмартре. В заключение я просто сказала:

— Я ничего не хочу, устала.

Он только и ждал этого довода. Все предыдущее было для него несерьезным, устаревшим. Он заранее предусмотрел, как устранить это единственное, с его точки зрения, реальное препятствие, кстати, оно было единственным, которое он в состоянии был уладить. У Ванечки появилась новая приятельница, пару лет назад она кончила Мухинское училище. После утраты надежды стать театральной художницей, она поступила кочегаром в жактовскую кочегарку. Ванечка с восхищением говорил:

— Стены ее кочегарки увешаны совершенно прекрасными картинами, — там у нее есть даже фрески. Ее он предложил мне в помощь для устройства чаепития и уборки комнаты после гостей. Сам же он с Мишкой и с какими-то художниками устроят саму выставку. Пока он все это говорил, в моей голове мелькнула неприятная мысль: