Ночные разговоры

— Не искусствовед ли он в штатском? Он и сам увлекся «этим радостным видом искусства», говорил о детском мироощущении и о том, что он не доиграл в детстве. Писание маслом уводит его в далекий мир солнечного детства. Я решительно возразила:

— Нет, если уж суждено будет пострадать, — не от, пусть даже самого передового, искусства.

Ванечка, не сказав ни слова, встал и пошел к выходу. Мишка вышел за ним. Они ушли, мне стало жаль Ванечку.

***

Прошла зима, с морозами, с мохнатым инеем на Александровской колонне. Чистый, сверкавший мелкими бриллиантиками на морозе снег стал грязным, громадные сосульки грозили упасть с крыш на головы прохожих. В апреле действительно в городе распространился слух, будто, в самом деле, такая сосулька свалилась на голову какой-то прохожей дамочке. Но у нас ничего такого не печатают в газетах, не сообщают по радио и тем более не показывают по телевизору, так что никак точно не узнать упала эта льдина, жива ли эта дамочка? Ну, так, в общем-то, может и спокойнее. В те весенние дни, когда в городе говорили об этой якобы убитой сосулькой дамочке, с Ванечкой стряслась беда. Вернее, беда стряслась сначала в Москве. Там опять посадили кого-то. Но в этот раз в газетах ничего не было. Говорят, в газетах ругают только тех, кто какую-нибудь литературу заграницу переправляет. Эти же к какому-то памятнику подошли и что-то там успели сказать. Оказалось, Ванечка бросил живопись, всю ту зиму занимался писанием рассказов, когда тех в Москве посадили, он вместе с двумя начинающими писателями направил письмо, кажется, даже в само ЦК партии. В том письме все трое возмущались по поводу отсутствия свободы слова, митингов и демонстраций. Копию этого письма они направили за границу, Мишка слышал ночью, его читали по радиостанции «Свобода». Теперь Ванечка опять приходил к нам почти каждый вечер. Мы вместе обсуждали возникшие в связи с посланием этого письма в ЦК всевозможные сложные ситуации. Оказалось, Ванечка был членом партии, вступил в Германии, где он служил в оккупационных войсках офицером. Из партии после такого послания его единогласно прогнали на партсобрании. В вечер после собрания, он пришел к нам и подробно пересказал, как было дело, он еще много раз в другие вечера возвращался к разбору разных подробностей и, как он сам выразился «глупостей», которые были сказаны ему на партсобрании. Он смеялся над тем, как все устарело и только такие встряски, могут всколыхнуть это болото. Ванечку, то ли потому, что он не каялся, наоборот, ходил и чего-то добивался (ему хотелось удержаться на интеллигентной работе, оплачиваемой в сто двадцать рублей), то ли еще за что, стали тягать в МГБ. После посещения органов он совершенно сник, говорил: у нас никогда ничего не изменится, надо как-то просуществовать отпущенный срок. На работу ему удалось устроиться тоже в жактовскую кочегарку. Вечерами он по-прежнему заходил к нам, в нашей маленькой прихожей он рассказывал истории из своей жизни. Иногда я, лежа в комнате на тахте, прислушивалась к их разговору. Как-то Ванечка сказал Мишке, если бы он не встретил в жизни Джона, он скорей всего был бы сейчас главным редактором в какой-нибудь районной газете. Он кончил факультет журналистики, анкетные данные у него были просто идеальные: сын питерского рабочего, русский, образование получил в вечерней школе рабочей молодежи, затем кончил военное училище. Был членом партии. Из армии демобилизовался по состоянию здоровья, вернулся в Ленинград безгрешным. Иногда он в своих рассказах вспоминал Германию, особенно после того, как они пропускали маленькую, которую Ванечка приносил в кармане своего громадного драпового пальто. Рассказывая, он рассыпался мелким смехом, краснел и закашливался. Он вспоминал, как вместе с товарищами, засидевшись в пивнушке, бежал к себе в казарму, громыхая железными подковами лейтенантских сапог по узеньким мощеным улицам маленького немецкого города. Как однажды, стоя в почетном карауле у полкового знамени во время октябрьских праздников, он «совершил грех» — вытащил из-за пазухи том Ленина (он решил самостоятельно изучить классиков марксизма-ленинизма), его за этим занятием застал дежурный офицер и снял с караула за чтение при исполнении служебного долга. За такое дело была положена гауптвахта — за Ленина простили. Иногда он рассказывал Мишке о приключениях своей юности. Как он чуть не умер от голода в блокадную зиму, как его мать прятала тело умершего отчима, они пользовались его хлебной карточкой. Он вспоминал: они жили в то время в большой комнате. Тело отчима лежало на подоконнике замороженным. Мать, когда ей удавалось натопить чуть побольше буржуйку, накрывала его ватным одеялом, чтобы оно не оттаяло, отчима обнаружили, отобрали хлебную карточку. Через неделю после того, как спустили по обледенелой лестнице замороженный труп отчима, Ванечка опух и слег, его мать подняла сына, уложила на саночки и повезла в больницу. Несмотря на все возражения медперсонала, она втащила его в коридор больницы и закричала: