Ночные страхи

Они улыбнулись, и я улыбнулся в ответ. Но я улыбался от облегчения, что можно еще на какое-то время отложить окончательное решение, а они улыбались потому, что уже все решили и думали, что я тоже решил. Победа! «Райские угодья» уже почти в их руках. А из моих рук они ускользают – это ли не поражение?

Уже смеркалось, когда мы вышли из дома.

– Я пойду первым. Тут не очень надежные ступеньки.

Мы благополучно спустились к лужайке, и я спросил:

– Вы сами мне позвоните или мне вам позвонить?

– Мы позвоним, – сказал мистер Марчмонт. – Мы не знаем, когда вернемся.

Мы дошли до второй лестницы, спускавшейся от садовой стены на причал.

– Смотрите, лодка на месте! – воскликнула миссис Марчмонт.

– А ты думала, что она уплывет? – спросил ее муж.

– Я не доверяю твоему умению вязать узлы, – отозвалась она.

Мы рассмеялись: она произнесла «узлы» так, что это было больше похоже на «узы», и мы, конечно, подумали о брачных узах. Я наклонился придержать каноэ. У меня нет опыта управляться с каноэ: я предпочитаю обычные лодки. Миссис Марчмонт уселась на заднем сиденье, мистер Марчмонт – на переднем. Весла сверкнули, опустившись в воду.

– Уормуэлл в другой стороне!

Они обернулись ко мне.

– Мы хотим пройти дальше вверх по течению, – пояснил мистер Марчмонт.

– У реки больше не будет домов, – предупредил я.

– А нам и не надо! Нам и не надо!

– На обратном пути загляните ко мне, – сказал я. – Крикните снизу, я вас услышу. Я спущусь и скажу, что решил… если что-то решу.

– Пожалуйста, пусть это будет «да»!

Они попытались помахать мне на прощание, легкая лодка качнулась, но тут же выпрямилась, и они уплыли прочь. И только глядя им вслед, двум белым фигурам, словно сияющим в вечерних сумерках под тихий плеск весел, я вспомнил о лебедях.

Я вернулся за письменный стол на веранде в настроении мрачном и скверном. У меня часто портится настроение, подчас без причины, но сейчас причина была: дом как будто меня обвинял. Смотрел с укором глазами-окнами, и взгляды этих окон были красноречивее всяких слов. «Почему ты решил меня бросить? Здесь ты был счастлив, насколько вообще может быть счастлив человек с твоим темпераментом. Это была любовь с первого взгляда, разве нет? Разве ты не решил купить меня сразу, как только увидел? Помнишь, как ты обрадовался, когда вступил во владение? „Свободная недвижимость“ – так меня называли. И да, я был свободен и ждал тебя. Я, твой дом, genius loci[75], твой дух-покровитель! Ты писал всем друзьям: „Дом называется „Райские угодья“, и это поистине рай на земле“! Чем я тебе не угодил? Почему ты меня больше не любишь?»

Я не знал, что ответить, и безмолвный голос продолжил: «Я скажу, почему ты решил меня бросить – по той же причине, по которой когда-то решил меня приобрести. Тогда ты влюбился в меня, а теперь – в них, в эту пару, которая только что была здесь. Ты их увидел впервые в жизни, но они тебе сразу понравились. Точно так же, как в свое время тебе сразу понравился я. И ты подумал: „Я смогу отождествить себя с ними. Их молодость будет моей молодостью, их счастье – моим счастьем, их дети – моими детьми, их будущее – моим будущим!“ Да, убеленный сединами мистер Минчин, ты подумал, что в этой паре ты обретешь новую жизнь, пусть опосредованно, но вернешь себе молодость! Но я не такой переменчивый! Я, видишь ли, однолюб! Я их не хочу, не хочу их вопящих детей, которые заглушат мои голоса своим визгом и не станут слушать меня, как всегда слушал ты, пока не явились эти двое. Повторяю: я их не хочу. И больше того: их здесь не будет!»

Это был голос ревности, голос, вне всяких сомнений, рожденный печальными, противоречивыми размышлениями длиной в целую жизнь, но я был вынужден его слушать, потому что чувствовал его обиду, чувствовал неприязнь старого дома, как дуновение холодного воздуха в спину, чувствовал угрозу неминуемого и долговременного разрыва, как это бывает после крупной ссоры с хорошим другом. Я пытался не слушать, но голос был очень настойчив, он рисовал мне безрадостные картины моей будущей жизни вдали от «Райских угодий», рисовал темными красками, такими же темными, как мои собственные мысли, – как тени, сгущавшиеся на реке, где пятно света под нависшими над водою ветвями могло быть белым лебедем.