Ночные страхи

– Милый, – сказала она, – я тебя обыскалась. Тебя все искали, и никто не нашел. А ты вот он! – Она отвела его к столику, и они сели. – Папа сейчас придет.

Шли минуты, а папы все не было. Внезапно раздался грохот. Где-то близко, может быть, в кухне. Лица людей в столовой озарились улыбками. Мужчина за соседним столиком рассмеялся и сказал:

– Кто-то там криворукий! Вот уж кому-то достанется на орехи!

– Что это было? – прошептал Питер, от волнения потеряв голос. – Там никто не поранился?

– Нет, милый. Просто кто-то уронил поднос, вот и все.

Это маленькое происшествие огорчило Питера, прежде всего потому, что теперь папино появление будет уже не таким впечатляющим, каким должно было быть. Питер не сомневался, что папа появится в облике Санта-Клауса. Напряжение от ожидания стало невыносимым.

– Можно, я подожду папу в холле?

Мама засомневалась, но все-таки сказала «да».

В холле не было ни души, даже портье куда-то отлучился. Будет ли честно, задумался Питер, если он встретит Санта-Клауса прямо у лифта? Или получится, что он сжульничает и сам испортит себе сюрприз? У волшебства свои правила, которые нельзя нарушать. Но вот он, лифт. И лифт спустится вниз, если Питер нажмет на кнопку.

Питер знал, что так делать нельзя, что ему строго-настрого запрещено, что папа рассердится, если узнает, но все равно нажал на кнопку и вызвал лифт.

Но ничего не произошло, лифт не приехал. И почему? Потому что кто-то беспечный и невнимательный не закрыл двери – «баловался с лифтом», как это называл папа. Или, может быть, кто-нибудь из рабочих так спешил поскорее уйти домой, что забыл закрыть шахту. Оставалось только одно – выяснить, на каком этаже открыты двери, и закрыть их самому.

Оказалось, что на их собственном этаже. И поскольку это был сон, Питеру вовсе не показалось странным, что самого лифта нет. Не осмелившись заглянуть в шахту, Питер плотно закрыл решетчатые двери. Его охватил победный восторг, восторг его окрылил; он вихрем спустился по лестнице в холл и вдавил палец в кнопку. На этот раз механизм послушно откликнулся на его прикосновение, и Питера пробрала дрожь волнения от осознания собственной власти. Впервые в жизни он чувствовал себя чуть ли не всемогущим.

Но что происходит? Почему лифт поднимается снизу, а не спускается сверху? И там что-то странное с крышей кабины: в ней зияет дыра с рваными, зазубренными краями, и сквозь эту дыру пробивается свет. Однако фигура таинственного незнакомца была на месте, там же, где и всегда, в левом дальнем углу кабины, и на этот раз она не исчезла, Питер явственно видел ее сквозь перекрестия двойной решетки: фигура в красном балахоне, отделанном белым мехом, с красным же капюшоном на голове – его папа, Санта-Клаус, папа в лифте. Но почему он не смотрит на Питера и почему его белая борода испачкана красным?

Питер рванул двери лифта, и они открылись. Под ногами у папы лежали игрушки, но Питер не мог к ним притронуться, потому что они были красными – красными, как влажное пятно на полу кабины, красными, как осколок светильника, который пробил папе голову…

Лицо [78]

Эдвард Постгейт был, в некотором смысле, однолюбом. Точнее сказать, его привлекали разные женщины, но только с одним типом лица. В этом не было ничего исключительного, ведь любимые типажи есть у большинства мужчин. Исключительность Эдварда выражалась в том, что любой другой типаж или даже вариация того самого типажа оставляли его совершенно равнодушным. Задолго до того, как он женился на Мэри Элмхерст, он лелеял ее образ в своем сознании, и большинство его друзей это знали. Не потому, что он им рассказывал, – он был сдержан в таких делах, и его женитьба, когда о ней стало известно, удивила всех. Но только не лицо его избранницы, поскольку все, кто готовился с ним к экзаменам, или играл в бридж, или заседал в совете директоров, не могли его не знать. Постгейт был заядлым рисовальщиком. Иногда он покрывал поля абстрактными узорами, иногда – плюмажами и перьями (особенно ему нравилось рисовать страусиные перья), но чаще всего это было лицо, причем всегда одно и то же.

В этом не возникало сомнений, даже притом что он рисовал его в разных ракурсах. Особенно выразительно получался вид сзади, поскольку девушка его мечты, в отличие от девушек в реальной жизни, всегда укладывала волосы одинаково – в узел над самой шеей. Эдвард был достаточно умелым рисовальщиком, чтобы показать, что волосы у нее темные и блестящие, глаза – сине-фиолетовые, кожа – кровь с молоком (почти пунцовая на высоких скулах). Ее волосы, расчесанные на прямой пробор, обнимали широкий лоб и стягивались к затылку, но не туго, подчеркивая плавную чашеобразную линию, соединявшую скулы с маленьким округлым подбородком. А ее рот при любом выражении всегда был широким, отчего нос с равномерно изогнутой спинкой не выглядел излишне крупным.