Ночные страхи

Смерть настигала их безболезненно, в этом он был уверен: легкое трепыхание крылышек над ядовитым раствором – и все было кончено. Один раз он попробовал усыплять их настойкой из перемолотых листьев лавра, но тогда они умирали гораздо дольше.

Они не причиняли ему вреда, и, когда он размышлял об их несчастных тельцах, медленно превращавшихся в прах на стеклянных полках в шкафу, куда уже давно никто не заглядывал, ему становилось не по себе. Но грабители еще как причинили ему вред: они не только ограбили его и избили, но и обездвижили, словно он был какой-нибудь бабочкой, бездушно бросив его на произвол судьбы – освобождаться собственными силами или умирать. «Вы лучше многих малых птиц»[144], – сказал Христос, а Вивиан был убежден, что он лучше многих бабочек.

Он откупорил бутылочку и осторожно, очень осторожно вдохнул ее содержимое. Да, знакомый миндальный запах, приятный, но смертельный. Вивиан отвел нос подальше. Лучше не рисковать. Бедные бабочки, ночные и дневные, не могли отвести своих носиков или хоботков: последним, что они видели в своей жизни, была неумолимая бутылочная пробка.

Вивиан мысленно перенесся в те времена, когда считал чуть ли не личным триумфом поместить пурпурную ленточницу – его пальцы плотно сжимали ее беспомощные крылышки – в камеру смерти, миниатюрный макет тех самых газовых камер, которые позже активно использовал Гитлер. «Зачем я это делаю? – спросил себя Вивиан, надежно закупоривая бутылочку с цианидом и направляясь к элегантной, радовавшей глаз бутылке амонтильядо. – Зачем я это делаю? Разве на меня это похоже? Мне еще никогда не хотелось причинить вред кому-то – за исключением нескольких насекомых, и я никогда не считал, что причиняю им вред, я их просто коллекционировал, как и многие натуралисты. Неужели я так изменился? Стал другим человеком из-за каких-то бандитов, от которых каждый второй из моих знакомых, имевших куда более ценные вещи, пострадал сильнее меня? Не будет ли лучше, – размышлял он, сжимая в руке полупустую бутылочку и приближаясь к большой, доверху полной бутылке амонтильядо, – выкинуть эти мысли из головы? Если насилие и вправду, как теперь говорят, заложено в человеческой природе, кто я такой, чтобы негодовать, став его жертвой? То есть, – он поспешно поправил себя, – негодовать, пострадав от рук других людей? Конечно, если бы я решил, – он быстро взглянул на бутылочку у себя в руке, – не совершать насилия, а лишь отплатить им по заслугам, это было бы лишь подтверждением хорошо известного всем закона, гласящего, что всякое действие рождает соответствующее противодействие».

Откупорив бутылку хереса, Вивиан подумал, что надо бы отпить стакан, для большей убедительности. Напиток был замечательный, какая жалость (он снова подумал с тревогой, как это на него не похоже), что придется потратить такое хорошее вино. И все же придется, иначе… он не посмел додумать эту мысль до конца. Потом взял маленькую бутылочку, казавшуюся еще меньше по сравнению с большой, и вылил в вино примерно столовую ложку ароматного зелья, после чего закупорил обе бутылки.

Он сказал себе, что это так, ерунда. Просто шутка. «Утром я увижу все в другом свете и вылью обе бутылки в раковину, а пока лучше принять меры предосторожности». Он написал на клейкой бумаге крупными буквами: «ПРОСЬБА НЕ ТРОГАТЬ», – и приклеил листок к бутылке хереса, которую поставил на видное место, на столик для напитков, чтобы ни днем, ни ночью никто не мог не заметить его предупреждение.

Он отправился в постель, но заснуть не смог, поскольку его нервная система, взбудораженная мыслью о таком губительном чувстве, как месть, отомстила самой себе, вызвав у него острый приступ несварения, настолько острый, что он стал опасаться, что в какой-то момент этой авантюры – возможно, когда переливал цианид в бутылку хереса – коснулся смертоносной жидкости и, «выставив палец, поднес к своей черепушке», как написал в одном романе Мередит[145], другими словами, коснулся своей головы. А где голова, там и рот, и тогда…

Он вставал два или три раза за ночь и спускался в гостиную, где держал спиртное, просто чтобы убедиться, что бутылка на месте и ее пробку не прогрызла, к примеру, мышь, поскольку с тех пор, как он увлекался бабочками, Вивиан развил в себе почти буддистскую любовь ко всему живому. Но нет, пробка была нетронута и не погрызена, хотя бутылка амонтильядо маячила в комнате так, словно кроме нее там больше ничего не было. Наконец Вивиан принял опасную дозу барбитуратов и только тогда смог заснуть.

Проснувшись следующим утром, он ощутил привычное дурное предчувствие и неготовность встретить новый день. Как правило, это чувство развеивалось, стоило лишь встать с постели, но не сегодня. Ему придется как-то объяснить наличие этой бутылки домработнице.

– Этель, – сказал он, – вам попадались крысы в последнее время?