Ночные страхи

Она вернулась в свою комнату и попыталась обдумать ситуацию. Что ей следует предпринять? Должно ли ее вообще волновать, если человек в соседней комнате страдает от катарального бронхита? Многие люди, во всяком случае многие мужчины, не могут не кряхтеть, ложась в постель. Такова их возрастная особенность. Вероятно, граф Олмютц не очень молод. У нее в комнате имелся колокольчик – даже два, у самой кровати, на одном было написано «Верх», на другом – «Низ». Она решила позвонить «наверх», надеясь, что прислуга окажется наверху, а не внизу. Хотя у нее не было уверенности, что они спустятся к ней, даже если и поднимутся в час ночи. Но даже если придет какая-нибудь заспанная горничная – при условии, что она вообще есть в доме, – что Милдред ей скажет? «Джентльмен в соседней комнате слишком громко храпит. С этим можно что-то сделать?» Это было бы чересчур. «Оставим до утра, оставим до утра», – как поется в одной песенке.

Она сделала все, что могла, и, если граф Олмютц решил запереть свою дверь, ее это не касается. Возможно, он решил закрыться от нее, как она сама намеревалась закрыться от него. Она легла в постель, но бессонница, как бдительный страж, не давала ей уснуть. Храп постепенно стихал – ослиные крики как будто пошли на убыль, – и вдруг грянули с новой силой, с бульканьем, одышкой и хрипом, так что Милдред вскочила с кровати. И тогда она увидела – и удивилась, как могла вообще об этом забыть, – внутреннюю дверь, разделявшую две комнаты.

Она включила прикроватную лампу. У нее с собой был электрический фонарик – его она тоже включила. «Больше света!» – как сказал Гёте. Ключ легко повернулся в замке, но что, если дверь закрыта с другой стороны? Нет, не закрыта: чем бы ни руководствовался граф Олмютц, запирая дверь в коридор, о внутренней двери он не подумал.

«Главное, его не напугать», – подумала Милдред, прикрывая ладонью фонарик, так что увиденное (как она вспоминала впоследствии) открылось ей постепенно, по частям: рука, безвольно свисавшая с кровати, кисть, касавшаяся пола, запрокинутая голова и знакомая тень на стене, с одним лишь отличием: зазор, или провал, между носом и горлом был шире, чем рыбьи жабры, которые она видела в ванной.

Не было слышно ни звука, тишина была абсолютной, пока сама Милдред не разорвала ее криком. Потому что голова, почти отделенная от тела, не была головой граф Олмютца, кем бы он ни был, – это была голова мужчины, хорошо ей знакомого – и ей, и Джоанне – в прежние дни. О нем рассказывали самые невероятные истории, часть которых доходила и до нее, но она не думала о нем и тем более не видела его уже очень, очень давно – до этой самой ночи.

Но точно ли это он? Не могла ли она ошибиться, размышляла Милдред, поспешно пакуя чемодан дрожащими руками. Искаженное лицо, рассеченное горло… Почему это обязательно должен быть кто-то из известных ей людей? Не так-то просто узнать человека, которого ты не видела много лет, и, если бы ее пригласили на процедуру опознания, смогла бы она разглядеть кого-то из знакомых в этом теле с запрокинутой головой и темной жидкостью, вытекавшей из зияющей раны на шее? Нет. Но она не посмела вернуться в соседнюю комнату, чтобы подтвердить или опровергнуть свою догадку.

Она схватила лист писчей бумаги со столика в ногах кровати.

«Дорогая, мне пришлось срочно уехать: внезапное недомогание, думаю, грипп. Но я не хочу болеть у тебя в доме, ведь ты, насколько мне известно, на следующей неделе собираешься за границу. Все было чудесно. – После секундной заминки она дописала: – Передавай мои извинения графу Олмютцу».

Как многие женщины, она путешествовала налегке и собралась быстро, после чего огляделась, чтобы убедиться, что ничего не забыла. «Да я же еще в пижаме!» Это открытие вызвало у нее истерический смех. Она сбросила пижаму, облачилась в дорожную одежду и окинула себя взглядом в зеркале, желая убедиться, что полностью готова к долгой поездке в предрассветные часы.

Да, вполне готова, но точно ли она ничего не забыла? Фонарик, фонарик! Должно быть, она уронила его, выбегая из «графской» спальни, а он ей понадобится, чтобы не заблудиться в темных коридорах, ведущих к прихожей, и потом, когда она выйдет из дома, на дорожке – влево, вправо? вправо, влево? – к гаражу. Без фонарика и думать нечего проделать все эти запутанные маневры, а она, по-видимому, уронила его в соседней комнате.

Милдред спорила с собой, то хватая чемодан, то ставя его обратно на пол, пока из-за портьер, словно из-за картинной рамы, не просочился первый утренний свет.

– Вот же черт, – пробормотала она и открыла дверь в соседнюю комнату.