Ночные страхи

Что же дальше? Милдред не взяла с собой в ванную халат, это казалось ей лишним, поэтому она завернулась в полотенце, открыла дверь и высунулась в коридор. Свет горел, но горел ли он, когда она заходила в ванную полчаса, а может, и час назад? Кажется, нет, но точно вспомнить она не смогла, для нее время утратило привычную размеренность, начинавшуюся с завтрака, за которым следовали привычные дела: написание писем, работа – и так до обеда, если на него оставалось время. Почти все размечают свои дни на удобные отрезки времени. Теперь же Милдред лишилась этой разметки, она стояла в коридоре одна и не знала, который час.

Но, как хорошая гостья, она решила выключить свет. Не оставила ли она свет в ванной? Она была вполне уверена, что нет, но ей нужно было убедиться. С крайней неохотой она приоткрыла дверь ванной.

Как она и ожидала, там было темно, но она все равно различила на стене напротив ванной остаточное изображение, испускавшее слабое фосфоресцирующее свечение, не особенно напоминавшее лицо. Неужели оно все время там было? Или появилось, только когда она открыла дверь?

Каким облегчением было снова оказаться в коридоре, под защитой графа Олмютца, чье присутствие, точнее, относительная близость должна была спасать ее от этих иррациональных страхов! Они преследовали ее всю жизнь, но никогда еще не обретали конкретной формы, как сейчас, являясь ей, точно знаки судьбы – Валтасару[157].

Когда же он прибыл? Она увидела его туфли, его огромные туфли, когда в первый раз вышла из комнаты, направляясь в ванную. Тогда его дверь была плотно закрыта, Милдред могла бы поклясться в этом, теперь же она была приоткрыта, но под воздействием любой сильной эмоции, особенно страха, ощущение времени теряется.

Она чуть не рассмеялась, вспомнив, как спрашивала Джоанну, нужно ли ей запирать дверь спальни! Некоторые женщины запираются в комнате, даже когда нет угрозы ночного вторжения – взломщика, грабителя, насильника и прочей подобной публики.

Она тоже заперла дверь, но эта предосторожность не избавила ее от звука, доносившегося из соседней комнаты, – звука трудноопределимого, представляющего собой нечто среднее между храпом, бульканьем, кваканьем и уханьем. Она знала, как ведут себя храпящие, страдающие одышкой мужчины – то и дело кашляют, отхаркиваются и сплевывают, – чего женщины никогда себе не позволяют. Она всегда считала, что храп мужа – более веская причина для развода, чем неверность, равнодушие или жестокость. Да и разве сам храп не является формой жестокого обращения?

Какая ирония, что ей приходится искать защиту от ее же защитника! К счастью, она взяла с собой беруши (страдая бессонницей, она ужасно боялась случайного или продолжительного шума ночью). Она вставила их в уши, но они не заглушили шум из соседней комнаты, и по пути от туалетного столика к кровати Милдред подумала: «А что если он болен?» Ничего себе защитник – не может защитить собственное здоровье, но если он болен, то чем? Возможно, гриппом или бронхитом, если не пневмонией. Что, если хозяйка дома поместила их рядом, в этом заброшенном дальнем крыле, чтобы не только он мог оказать помощь ей, но и она – ему?

Как бы ни было ей непривычно тревожить незнакомого мужчину посреди ночи, она решила, что должна это сделать. Она была человеком сознательным. Иногда даже слишком сознательным, что в сочетании с чувством вины провоцировало массу неврозов.

Накинув халат, она снова вышла в коридор. Там опять было темно, но она знала, где выключатель. Что она ему скажет? Как объяснит свое появление в его спальне?

«Извините за вторжение, граф, но я услышала шум и подумала, все ли с вами в порядке. Простите, надеюсь, я вас не разбудила. (Это было бы довольно лицемерно, если учесть, что прекратить храп можно единственным способом – разбудить храпящего.) Так вы в порядке? И я ничего не могу для вас сделать? Я очень рада. Спокойной ночи, граф Олмютц, спокойной ночи».

Она прокручивала в уме эти слова, стоя в коридоре под ярким светом лампочки без абажура, затем расправила плечи и передернула ими, словно стряхивая с себя воду, как делают люди, решаясь на что-то малоприятное. После этого она протянула руку, собираясь толкнуть дверь, но та оказалась закрыта и заперта. Милдред отчаянно крутила ручку, как человек, осаждающий общественный туалет, но дверь не поддавалась.

Милдред могла бы поклясться, что дверь была открыта (прикрыта, притворена), когда она выходила в коридор в прошлый раз, но сколько раз она выходила? Усталость и страх спутали ее память, более того, они спутали ее планы относительно дальнейших действий, да и вообще любых действий. Но хриплое дыхание, нараставшее и спадавшее, словно тело спорило само с собой, доносилось из-за запертой двери отчетливее, чем прежде.