Ночные страхи

Тут поднялся ужасный галдеж, Конрада вытащили из комнаты под крики: «Лжец! Убийца! Предатель!» – и затолкали в ближайшую темницу. Однако уже совсем скоро его выпустили на волю и больше ни в чем не обвиняли, хотя газеты настойчиво требовали судебного разбирательства.

В народе говорили, что принцесса рассталась с жизнью, защищая Конрада от дракона, а Конрад, когда его спрашивали, так ли это на самом деле, не слишком горячо протестовал. Недолгое время его чествовали как избавителя страны от дракона, зато потом еще долго осуждали за причастность к смерти принцессы. Многие возмущались:

– Зря он воспользовался хлороформом. Это как-то неспортивно.

Чувство патриотизма требовало не судить дракона слишком строго, ведь его неблаговидное поведение не сильно сказывалось на экономике страны. Зло, что принес людям дракон, быстро забылось, тогда как восхищение принцессой Гермионой – поистине национальным сокровищем – все больше укоренялось в сердцах ее соотечественников. Не прошло и года, как Конрад услышал на улице чей-то разговор:

– Ну, подумаешь, превращалась принцесса в дракона! Она же это делала ради забавы.

Конрад вернулся домой, но вскоре получил из замка предписание покинуть страну – как ради своей личной, так и ради общественной пользы. Правительство выдало ему паспорт и оплатило дорожные расходы – вот и вся награда за истребление дракона. Но Конрад был рад и этому, тем более что с ним согласилась поехать Шарлотта. Она поставила только одно условие: держаться подальше от всяческих королевств и поселиться в республике. Там они поженились и стали жить-поживать да добра наживать.

Остров [54]

Я помнил остров миссис Сантандер в разгаре лета, когда пышные лиственные деревья и высокие стройные сосны спускались по берегу к самой воде и нависали над морем. Густой полог листвы вбирал в себя солнечный свет и отдавал серовато-зеленую тень. Море тихо плескалось под ними, преломляя искрящиеся отражения в брызгах пены; золотистый песок поблескивал на солнце, сплошной, одноцветный, без полутонов и оттенков; голые скалы утесов высились над водой, недосягаемые в своем обнаженном величии, и каждое пятнышко на каменных отвесных склонах настоятельно требовало восхищенного признания.

Теперь все детали потускнели и стерлись. В мутных, унылых ноябрьских сумерках сам остров был почти невидим. Общие очертания сохранились, но неотчетливо и невнятно, больше в воспоминаниях, нежели наяву. Даже трудно поверить, что этим галечным мысом, выдающимся далеко в море, заканчивался материк и где-то там впереди, на входе в закрытую берегом гавань, как бы встало на якорь морское владение миссис Сантандер. Летом я представлял себе остров огромным моллюском, проглоченным зловредной морской звездой и вставшим ей, так сказать, поперек горла. Как легко было добраться туда в быстроходной моторной лодке миссис Сантандер! Теперь же остров казался недосягаемым и недоступным: лодка за мной не придет, миссис Сантандер писала, что по законам военного времени гражданским лицам запрещено пользоваться моторными судами, а море не то чтобы разбушевалось, но волны все-таки поднялись, и вода была такой черной и плотной, что казалась взволнованной твердью. Я попытался привлечь внимание паромщика, закутанного в водонепроницаемые одежды. Мне пришлось кричать во весь голос, чтобы перекрыть рев ветра:

– Отвезете меня на остров?

– Ничего не получится, – сказал он, указав на высокие волны.

– А вы здесь зачем? – вспылил я. – Просто для красоты? Говорю вам, мне надо на остров. Завтра мне нужно вернуться во Францию.

В таких ситуациях невозможно сдержать раздражение. Паромщик обернулся ко мне, чуть смягчившись. И ворчливо спросил голосом вредного старикашки, которому просто необходимо портить людям жизнь:

– А если мы оба утонем?

Что за нелепая отговорка!

– Что за вздор?! – сказал я. – Тут и плыть-то всего ничего. К тому же я хорошо заплачу за беспокойство.

Паромщик лишь фыркнул в ответ на мою неумышленную любезность. Потом тяжко вздохнул, посадил меня на закорки и отнес к лодке, поскольку пристань ушла под воду из-за необычайно высокого прилива. Мои ноги промокли мгновенно. При каждом шаге паромщик кряхтел и пошатывался – я был значительно тяжелее его самого, – но вот наконец он добрался до лодки и повернулся к ней боком, стоя по пояс в воде, чтобы мне было удобнее перебраться на борт. Как все хлопотно и неудобно! Почему миссис Сантандер не может провести ноябрь в Лондоне, как все нормальные люди? Почему я настолько лишился рассудка, что примчался к ней сюда, в последний вечер перед отъездом, хотя мог бы провести этот вечер иначе, например в театре? Лодка вела себя странно, она так сильно раскачивалась, что мой перевозчик не всегда попадал веслами по воде. В какой-то момент, когда качка более-менее улеглась, я спросил у паромщика, не знает ли он, почему миссис Сантандер предпочитает столь уединенное существование. В ответ он прокричал во всю глотку:

– Говорят, ее сердце томится от любви. Держитесь крепче! Мы прибыли!