Ночные страхи

Конрад был слишком подавлен смертью Рудольфа, чтобы печалиться из-за того, что показал себя дураком перед публикой. К счастью, ему хватало дел, почти все время он проводил в лесу, наедине с собой, и потому далеко не сразу узнал о свалившейся на него известности. Однако соседи не преминули разъяснить его родителям, какое бесчестье их сын навлек на весь край. Он взбаламутил всю провинцию, говорили они, и правительство начало интересоваться, почему эта часть королевства так неохотно посылает добровольцев на битву с драконом. Это касалось многих людей, и слыхом не слыхавших ни о каком Конраде, – людей, которые вдруг осознали, что их могут заставить проявить героизм перед замком, даже не спрашивая их согласия. И люди стали шептаться, что, не ровен час, объявят указ о вербовке молодежи.

Родители Конрада делали все что могли, чтобы уберечь сына от злой молвы. Их обидело и озадачило его письмо, но они знали, как тяжело он переживал смерть брата, и не хотели тревожить его лишний раз. Но, когда он ходил по лесу, особенно в вечернее время, ему случалось замечать, как мимо просвистит камень или упадет под ноги сломанная ветка. Как-то раз он схватил одного из задир, мальчишку помладше его, и тот высказал ему все – очень подробно и не стесняясь в выражениях. Его дурацкое письмо снискало их краю дурную славу, а сам он был таким, сяким и немазаным.

Конрад старался не огорчаться и жил своей жизнью, не обращая внимания на всеобщую неприязнь. Но за пять лет, в течение которых свалившаяся на них напасть еще более усугубилась, настроения в обществе переменились. Пусть принцесса по-прежнему не испытывала недостатка в героях, но все больше становилось и таких, кто находил разумные доводы, чтобы на битву пошел кто-то другой, а они сами отсиделись бы дома. Эти умники не давали Конраду прохода, и Конрад, чья жизнь повернулась совсем не так, как он представлял пять лет назад, понял, что ему остается только одно: он сам должен бросить вызов дракону.

Он не стал упражняться, как его братья. Он не изнурял себя долгими прогулками по округе и не перешел на питательную, но невкусную пищу, не пришпоривал коня, если ему вдруг случалось заметить подозрительного вида куст, и не бросался на него с отчаянными криками, намереваясь его зарубить. Если бы он попытался проделать такое, то наверняка свалился бы наземь: наездник он был не бог весть какой. Он также не тратил свои сбережения на дорогое оружие и воинское снаряжение, как то: кирасу, золотые эполеты и плюмаж, – производившее неотразимое впечатление на зевак. Его подготовка была весьма скромной и стоила только умственных усилий. Он сочинял речь, которую ему придется произнести у подножия лестницы замка.

Он знал, что должен сказать о любви к принцессе, иначе дракон не покажется. Но после смерти Рудольфа прежнее равнодушие Конрада к принцессе сменилось откровенной неприязнью, едва ли не ненавистью. Он не мог заставить себя сказать, что любит ее, пусть даже и понарошку. Поэтому он позаботился о том, чтобы для алчного, глупого дракона его слова прозвучали бы как восхваление, но для него самого означали бы нечто иное. И вот речь была готова, осталось сделать последнее – отдать все сбережения Шарлотте, невесте брата. В последние недели, когда никто не нашел для него теплого слова и даже родители держались холодно, Шарлотта, против обыкновения, была очень к нему добра.

Он получил письмо из замка, на пергаменте, скрепленном большой красной печатью: в лестных и уважительных выражениях его призывали явиться для поединка к трем часам дня.

Конрад встал затемно, пока ноябрьское утро еще не успело как следует разгуляться. Он ехал на лошади, которую ему одолжил отец: конину дракон не ел. Конраду было бы спокойней на своих двоих, но ему пришлось нести с собой не только котомку с обедом, но и секиру, а до замка было семнадцать миль. Конрад надел старый костюм, потому что ему было жаль портить новый. Так он и ехал, по большей части шагом, хотя иногда и подстегивал лошадь, если та слишком мешкала, а люди бросали работу или же выходили во двор и смотрели ему вслед. Они знали, куда он направлялся, и хотя никто его не подбадривал, не было слышно и насмешек или оскорблений, что уже было неплохо.

Но через шесть часов, когда перед ним открылась долина, а впереди показался замок – и вся картина, с давних пор запечатленная в его памяти, явилась ему с новой силой, причем в такой пугающей близости, – его сердце упало. Он так и не смог съесть обед и вез его с собой (воспитание не позволяло выбрасывать пищу) в котомке, висевшей на шее. Его это смущало – он думал, что над ним станут смеяться. Но в тот день зрителей было совсем немного: представление давно всем приелось и почти ни в ком не пробуждало интереса.