Ночные трамваи

Светлана знала: многие Матвея не любят, он хоть внешне выдержан, корректен, но может внезапно пойти в атаку, и тогда все вещи называет своими именами, она это слышала на ученых советах и всегда приходила в радостное возбуждение: вот ведь есть человек, который не угодничает, не играет покорность, а открыт и никого не боится, притом не наглец, а истинно интеллигентен; стоило председателю назвать его имя, объявить, что он будет говорить, как в зале мгновенно наступала тишина. Он любил носить кожаный пиджак, светлую водолазку. На других такие пиджаки казались мятыми, кожа сбегалась в многочисленные складки, на Матвее же все выглядело иначе, кожа обтягивала его фигуру гимнаста с широкими плечами, вообще-то он мог и обронить грубость, но это ему сходило, потому что грубостью он просто-напросто ставил человека на место… Это она потом узнала, что и Матвей уязвим и не так уж тверд, бывает подвержен и душевной панике, хотя делает все, чтобы не выказать ее. Но Светлана научилась распознавать его растерянность и жалела в эти мгновения, хотя он сам утверждал, что не любит жалости, но это только утверждал, а на самом деле, как любой сильный мужчина, очень нуждался в утешении. Боже мой, чего только о нем не говорили в институте, и что женился-то он по расчету, и что карьеру-то сделал благодаря тестю, да мало ли что, но она знала: человек с такой хваткой, как у него, способен спокойно и уверенно прошибить любые двери и всюду его встретят приветливо, потому что отвергнуть его просто нельзя.

Дело, которым Матвей занимался в последние годы, получив в распоряжение сектор, многим в институте не нравилось, некоторые об этом деле говорили пренебрежительно, другие чуть ли не с ненавистью, считая одной из грандиозных авантюр. Но с Матвеем считались, потому что заводы да и министерство выказали интерес, и серьезный, к его неожиданным магнитным установкам, упрощающим металлургический процесс. Он не спешил афишировать работу, уверенно двигался от этапа к этапу, потому что в перспективе был комплексный проект принципиально нового завода. В институте против его проекта иногда раздавались яростные слова, что это приведет к неоправданным расходам сотен миллионов рублей народных денег и ничего не даст промышленности. Но Светлане это даже нравилось, она знала: работа Матвея может зачеркнуть труды не одной лаборатории, и именно эти люди более всего лютуют.

Матвей к нападкам относился спокойно, говорил: это все от незнания, от невежества, от неумения понять необходимость преобразований, а народ, работающий в институте, далек от современной практики, их устраивают традиционные направления, усовершенствовать всегда легче, чем создавать принципиально новое.

Слушать его было и в самом деле интересно, а она хорошо знала, что поверхностный взгляд в науке чаще всего ошибочный, знала она и другое: среди ученых немало завистников и при нужде они могут наклепать на человека такое, что если к этому всерьез отнестись, то можно загромыхать в психушку. Она сама напросилась к нему в сектор, он дал ей группу, и работала она самозабвенно, потому что прочно уверовала в главную идею Матвея.

Сблизились же они не сразу, а когда поехали на симпозиум в Ташкент; почему его устроили именно там, она до сих пор не знает. Но симпозиум шел бурно, а потом их решили повозить по республике. Разъехались мелкими группами, и так получилось, что Матвей полетел вместе со Светланой на небольшом самолете, а вместе с ними Дамир Хамраев, молодой, стройный узбек, с прямыми бровями, словно вычерченными линейкой, и проницательными, темными глазами. Она слышала, как его раза два называли по отчеству — Исмаилович, но, видимо, ему это не нравилось, и он поправлял строго: «Просто Дамир». Он был молчалив, вежлив, предупредителен. От той поездки мало что осталось в памяти, но все же осталось, как в дальнем колхозе они сидели с круглолицым, с тремя подбородками, раисом на помосте в тени тополей, помост был застелен ковром, на него положены подушки, а под ним, стеклянно позвякивая, тек арык. Стояла бутылка дорогого коньяка, но его никто не пил, Матвей отказался, Светлана тоже, а Дамир ответил: «Это для вас». Ели золотистый плов, пили зеленый чай, который так Светлане нравился, а совсем неподалеку раскинулось большое хлопковое поле: там работали женщины. Видимо, уборка только началась, и машины не были пущены, а женщины, сгибаясь под солнцем, собирали белоснежные волокна в большие мешки, висящие на груди. И было неловко, что они работают, а у них на глазах идет застолье — раис, щурясь, пьет из пиалы чай и ни о чем особенном не говорит, расслабившись, полулежа на подушках, а на лацкане его пиджака поблескивают многочисленные ордена. Только Дамир сидел прямо и свободно. А когда застолье было окончено, все поднялись и стали сходить с помоста, женщины, близко собиравшие хлопок, оставили работу, быстро засеменили к раису, низко ему кланяясь, и он величественно кивал им в ответ.

— Как же это можно? — внезапно проговорила Светлана. — Это же… это же неуважительно к…