Ноев ковчег

Даша скрипнула зубами:

– Не надо было столько рожать – может, выжили бы!

– Что? – Феня подняла красные опухшие глаза.

– Да ничего. Заходи. Только аккуратно. С краю тут раздевайся. Сейчас вшей нам занесешь!

– Дашка, – громким шепотом прошипела Муся, – ну куда ее тут? Ну самим же не продохнуть? И ткани дорогие – а она, может, чумная?

– Сама ты чумная! – огрызнулась Даша. – Это моя сестра сводная. Слышала? У нас почти все село с голоду сдохло!

– А эта как выжила?

– А я знаю? Говорит, когда папа помер – глаза ему закрыла, на лицо рушник набросила и пошла из дома. А там на перекладных в Одессу добралась.

– Ага, так ее и взяли! Подмахнула, видать, кому-то.

– Ты ее видела? А нюхала? Кто ж позарится? Пусть уже отоспится, поест. Там решим, – решила Даша.

– Что-то тебя никто шибко не держал, когда ты в город рванула со своей Помошной!

– А что мне, перестарку, там делать? Смотреть, как новая жена папочке каждый год рожает? Десять душ детей! Шо та кошка. А мне смотреть за ними?! Нашли няньку!

На самом деле Фене несказанно повезло. Их сосед Фима еще до голода подрядился в Одессу работать биндюжником. Вокруг сел и полей стояли заградительные отряды. Полуживых крестьян не выпускали в города. Отлавливали, били, самых активных – расстреливали на месте. Хуже крепостного права. Фима с пропуском на себя как на работника порта прорвался в село, где остались его жена и годовалая дочь. Феня, выйдя на рассвете из мертвой хаты, услышала шорохи и детский всхлип за соседним забором и, пошатываясь и падая, пошла на звук.

В сарае дядя Фима притрушивал сеном лежащих в телеге жену и ребенка. Жена шептала: – Молчи, доченька, молчи, заклинаю, – и прижимала к себе полупрозрачную Соньку.

Феня покачнулась и уцепилась рукой за косяк:

– Дядь Фима, родненький, заберите меня…

– Феня, уходи, не могу, некуда.

Она рухнула на колени:

– Помогите! Всю жизнь за вас молиться буду, рабой буду, спасите! Дома все умерли…

Фима прятал мокрые глаза:

– Иди, деточка, места нету… Иди уже, не стой здесь…

Феня всхлипнула и не двинулась с места. Фима нахмурился:

– Я кому сказал?! Уйди – или вилами тебя сейчас!

Феня встала на четвереньки:

– А ты попробуй, – прохрипела. – Я заору сейчас. Так заору, что те красноармейцы примчатся и всех положат. Выгонишь – из села не выедешь. Я тебя сдам – не успеешь до околицы доехать.

– Вот сволочь! – сплюнул Фима. – Гнида! Залазь! И чтоб ни звука!

Накануне он договорился за литр самогона, что его телегу пропустят не досматривая. Заехав в Одессу, он рывком выволок Феню из телеги:

– Вали отсюда! Глаза б мои тебя не видели!..

Она кланялась и бормотала сквозь слезы молитву вместе с благодарностями. Оставалась самая малость – разыскать сводную сестру…

– О боже! Это что?! – подскочила Муся.

В крошечное жилище Янкеля срочно требовался экзорцист, потому что звуки оттуда раздавались нечеловечески-пугающие. Какое-то гигантское животное издавало то ли рев, то ли свист со стоном. Подруги, оробев и подталкивая друг друга, заглянули с коридора в темную комнату. Когда глаза привыкли к полумраку, Муся и Даша увидели лежащую на полу Феню. Та, свернувшись на прикроватном коврике, громко храпела.

Муся осторожно носком потыкала в костлявое бедро Фени: – А ну на бок ляг, а то я тебя подушкой удавлю!

Наутро Даша отвела Феню в санпропускник. Баня, чистое белье. И тут случился конфуз. Феня рыдала и орала – стричь свои кишащие вшами косы она наотрез оказалась.

– НЕЕЕТ!!! Я той позор не переживу! Дашенька, отпусти, я лучше под забором спать буду! Я ж не покрытка – как это, косы стричь!

– Да ладно, мы брить не будем, дура! Обрежем под каре. Будешь как городская, модная, – стали увещевать ее санитарки.

– Никогда! Я руки на себя наложу! И Боженька вас покарает! Что значит незайману стричь!

По деревенским понятиям, косы обрезали только гулящим и пойманным за срамным делом до свадьбы – несмываемый позор на всю загубленную жизнь.

Даша, шипя, оплатила санитарке помывку. Косы залили карбофосом, а потом нещадно вычесали частым гребнем, ободрав, наверное, половину.

Из санпропускника Феня вышла бледно-мятая, как мартовский картофель, с поредевшими, но по-прежнему толстенными рыжеватыми косами. В чистой сорочке, в примотанных бечевкой к ногам Дашкиных галошах. Она, открыв рот, смотрела на улицы и лавки. – Сколько еды! Сколько же тут еды! – удивлялась вслух.

– Да какой еды? Очереди на полдня! Хлеба нормального не достать. Мяса уже месяц не видели! – возмущалась Дашка.

– Мы ее не прокормим! – ворчала Муся на коридоре. Феня кидалась помогать и подбирать все ниточки-обрезки, намывала их комнату и ела, ела, ела…

Даша также шепотом огрызалась:

– Муся, она вчера достала очистки из ведра, проварила и съела и причитала, что столько еды пропадает… Не ругайся! Я даже представить не могу, что она там пережила. Я что-нибудь придумаю.

– Придумает она! Я боюсь ее уже – твоя Фенька нас как-нибудь ночью сожрет! И кости твои обглодает!