Ноев ковчег

И тут к Даше приехала немка Эмма из Люстдорфской слободы за заказом. Она внимательно осмотрела вышитые вензелями кипенно-белые льняные простыни и наволочки в сложных мережках, проверила изнанку без единого узелка в вышивке.

– Отличная работа, – признала. – Только когда спать на них, непонятно, – вздохнула, протягивая деньги. – У Пау… У Павла идут зубки, вообще не спим, дом запустила… И не найдешь никого в помощь толкового.

Муся оторвалась от пялец:

– А вы угол и харчи даете?

Эмма приподняла бровь:

– Разумеется. Еду. И жалованье. Скромное, но регулярно. Так никто не хочет – молодую я сама не возьму, а старые – они все какие-то при смерти приходят.

Даша укоризненно свела брови и стрельнула глазами, но Муся не прекращала:

– Есть у меня молодая. Работящая, с детьми умеет. И гарантирую – ваш муж точно не позарится.

Даша покраснела:

– Извините, пожалуйста, вам завернуть?

– Заверни, конечно. Так что там нянька?

– И нянька, и домработница! Фе-ее-ня-я-я! – уже орала в окно Муся. – Иди сюда! Быстро!

Фрау Эмма внимательно осмотрела Феню.

– Тебе сколько?

– Пятнадцать. Я все умею! И шить, и стирать, и белить, и огород! – затарахтела она.

– Огорода нет, – поморщилась Эмма. – На остальное посмотрим. Где там твои вещи? Пошли уже.

– А у меня нет вещей, – простодушно призналась Феня. – Совсем.

Даша снова густо покраснела:

– Она две недели назад приехала. Сводная сестра. Круглая сирота.

– А, ну так даже лучше. Корзинку мою бери. Мне нельзя тяжелое. – Эмма царственно взмахнула рукой и вышла за дверь.

Феня бросилась душить в объятьях Дашу:

– Дашка, родная моя, – между поцелуями шептала она, – Дашечка, спасибо!

Даша отцепила от себя Феню и неожиданно для себя всхлипнула:

– Ладно тебе! Заходи в гости, как устроишься.

Феня устроилась. Через три месяца он наконец-то отъелась и перестала прятать хлебные корки в наволочку.

1933

Новый любовник Риты Гордеевой был, пожалуй, самой завидной и выгодной партией Одессы – сам директор Торгсина.

Торгсин (Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами) – это были заповедные райские кущи, куда простым советским гражданам изначально хода не было. Там торговали только за валюту. Точнее – за специальные купоны-бонны, на которые эту валюту меняли. Страна задыхалась – для плана индустриализации и подъема промышленности нужны были станки, а для их закупки за границей – валюта. Продажи музейных и экспроприированных ценностей необходимых сумм не приносили. Валюту решили получать… со всех приезжающих иностранцев. В Торгсине можно было отовариться тем, что не найдешь на полках магазинов, особенно по завершении нэпа. Меха, драгоценности, антиквариат, деликатесы… Все, что интересовало иностранцев, было там в изобилии и по адекватным ценам.

Но при всем изобилии и успехе предприятия – аппетиты определенных слоев населения росли быстрее прибыли. Вот тогда-то и стал всесоюзным гениальный замысел директора московского универмага номер один – менять еду и товары на золото и ценности. Не хватает пайки? Лишенец? Хочешь ткань на платье или шубу? Или просто сливочного масла и муки? – Добро пожаловать! Тем более, что золото принималось по весу на лом, будь то мастерская Фаберже или золотые коронки. Камни выковыривались и после беглого осмотра на ценность в подавляющем большинстве подлежали… просто уничтожению. Простор для обогащения причастных к всесоюзной заготовке золота был просто безграничен.

Ритка, по ее официальной версии, еще два раза возвращалась к своему прежнему покровителю и уходила от него, и в финале так и не простила старому козлу Феде его вечное самодурство и придирки. Ее прозорливая мать Елена Фердинандовна вслух подозревала, что это, наоборот, Федя оказался не козлом, а оленем, и решился наконец-таки сбросить рога вместе с их виновницей. В любом случае очередное совместное проживание взрослой дочери и властной матери оптимизма обеим не добавляло. Тем более что Рита была приспособлена к танцам, смеху, фруктам, катаниям в автомобилях, а не к добыче и приготовлению еды. Мамин медицинский спартанский быт ее угнетал сильнее безденежья. Чтобы побороть уныние, Рита достала шкатулку с воспоминаниями о прошлой жизни и выловила нелюбимый золотой перстень. Ничто так не поддержит моральный дух и не вдохновит на новые свершения девушку, как новое платье. А поменять это ювелирное воплощение неблагодарного безвкусного Феди на китайский шелк было отличным решением.

Рита принарядилась и надушилась, чтобы не подумали, что она какая-то нуждающаяся. И, отстояв очередь, толкнула дверь в свою новую жизнь. За стойкой приема и оценки в этот день стоял сам директор, Самуил Аронович. И перстень оказался талисманом похлеще пушкинского.

– Хорошая вещь, добротная. Вес камня, правда, не учитывается, стекло… – традиционно начал он.

– Ой, да и не считайте. Округлите, как вам удобно, – Рита улыбнулась из-под натянутой на глаза шляпки. Самуил Аронович еще не видел глаз и изогнутых тонких бровей. Но этот крошечный алый вампирский рот и руки на конторке…

– М-м, мадам шикует. Я выпишу вам пять… ладно, семь боннов.