Ногайские народные сказки

Недостойным женихам по приказу хана отрубали головы, и это отбило у джигитов охоту заполучить в жены ханскую дочь. А хан уж потерял надежду услышать сорок небылиц.

Однажды, когда хан в золотом дворце лежал на шелковых подушках, пришел к нему юноша. Увидев его, хан нахмурил брови и спрашивает:

— Чего тебе, несчастный, надо?

— Я, хан-атай, табунщик. Пришел рассказать тебе сорок небылиц, — отвечает юноша.

— Окаменей на месте, и чтоб мои глаза тебя не видели! Джигиты знатнее тебя и старше не сумели рассказать мне сорок небылиц. Ты, верно, без головы хочешь остаться?! — накинулся на юношу хан.

— Нет, хан-атай. Голова останется при мне. А тебе, хочешь или нет, придется отдать за меня дочь.

Хан помолчал и сказал:

— Ну, раз уж ты сам лезешь под топор, говори.

И юноша начал так:

«Родился я раньше отца и пас табун деда. Большой был табун. Когда табун лежал, я по ушам считал; когда стоял, я по ногам пересчитывал. Однажды встал я рано утром, смотрю: табун лежит. Сосчитал по ушам — одной жеребой кобылицы не хватает. Поднял табун, по ногам пересчитал — жеребой кобылицы снова не хватает. Позади был большой холм. Поднялся я на его вершину, посмотрел по сторонам, но ничего не увидел. Взял я тогда свой курук, оперся на его толстый конец и хотел взобраться на его тонкий конец, да не сумел. Тогда я оперся на тонкий конец и на толстый взобрался. Приставил ладонь к глазам, но опять ничего не увидел.

Что делать?! Если кобылица ожеребилась и в степи осталась, то как бы жеребенка волк не съел. Опечалился я, глаза слезами наполнились, и пошел я от своего коса на север.

Прошел я по той дороге уже большой путь, смотрю: впереди половинка высохшего лошадиного навоза. И так и эдак, и потея и вздыхая, как будто день собаки настал[23], кое-как изловчившись, я на нее взобрался.

Посмотрел я на все четыре стороны, вижу, как моя кобылица на другом берегу Эдиля по ветру бежит, на ходу жеребится.

Обрадовался я, спрыгнул с половинки сухого навоза и быстро к Эдилю побежал. Перебросил свой курук через Эдиль и, как по мосту, перешел на другой берег.

Поймал я кобылицу, оседлал ее, жеребенка на колени взял и в Эдиль ступил. Доплыли мы до середины реки, смотрю: кобылица тонуть стала, и я вместе с ней. Быстро сообразил я, что делать, оседлал жеребенка, взобрался на него, а кобылицу на колени взял и поплыл дальше.

Вышел на берег, иду, смотрю: из-под выросшего куста заяц юркнул в степь. Я стегнул курук жеребенком, догнал его и поймал…»

Хан видит, что табунщик действительно может рассказать сорок непохожих одна на другую небылиц, и решил сбить его.

— Крольчонка, наверное, за зайца принял? — говорит хан.

— Может и крольчонок то был, только берцовая кость его перекрытием для твоего дворца может послужить.

— Да не для дворца, а для юрты?!

— Может и для юрты. Только ту юрту сорок атанов должны были тащить.

— Ты, верно, хотел сказать «сорок тайлаков»?!

— Может и сорок тайлаков, только они верхушки сосен в сорок обхватов глодать могли.

— Верно, сорок муравьиных обхватов?!

— Может и сорок муравьиных обхватов, только когда на вершины сосен старики смотрели, с их голов папахи падали!

— Верно, эти старики карлики?!

— Может и карлики, только они со дна колодца воду пили.

— Верно, те колодцы канавами были?

— Может и канавами, только ведро, брошенное туда утром, доставало дна к вечеру.

— Верно, дни тогда коротки были?!

— Может и коротки, только утром трехгодовалая телка в долине телилась, а вечером ее теленок трехгодовалым волом становился. Его в арбу запрягали да в лес за дровами ездили.

Хан замолчал, понял, что не собьет табунщика, и решил до конца его слушать и верить всем его россказням.

А табунщик между тем продолжает:

«Ну вот, взял я того зайца, принес в кос, шкуру с него содрал, разделал, целый пуд жира вытопил. Мясо в казан бросил, а жиром решил сапоги смазать. Всего жира только на один сапог хватило, а другой остался несмазанным. Съел я мясо зайца и лег спать.

Через некоторое время проснулся я от шума. Смотрю: два сапога дерутся.

— Тебя жиром смазали, а меня — нет! — кричит один другому.

— Меня жиром смазали, а тебя — нет! — еще злее кричит второй.

Встал я и разбросал их в разные стороны: смазанный жиром под голову подложил, а несмазанный возле ног поставил.

Лег я снова спать. Утром просыпаюсь, смотрю: несмазанный сапог, обидевшись, что его не смазали да еще вдобавок разбранили и выставили у ног, а не положили под голову, убежал. Тогда я быстро обул обе ноги в один смазанный сапог и пустился за несмазанным сапогом.