Ноябрь, или Гуменщик (ЛП)

Верещание Май Лахудры слышалось теперь куда явственнее, и тут уж не могло быть сомнений — временами слышался также золотой звон! Амбарщик шел, утопая в сугробах и стараясь по голосу определить нужное направление. Порой ему казалось, что он на верном пути. Голос Май Лахудры становился все ближе, и чудилось, что призрак прячется со своим кладом тут же, в кустах. Но затем голос доносился уже издалека, и амбарщику приходилось менять направление. И так он все углублялся и углублялся в чащу.

* * *

Кубьяс Ханс сидел возле своей избы на чурбане и беседовал со снеговиком. Ханс был совсем плох. Борода свалялась, лицо опухло от бессонных ночей, скулы обморожены — смотреть жалко. Уже несколько дней как он не ел толком, не ходил в поместье на службу, только сидел во дворе, слушал снеговика и с наступлением сумерек отправлялся в барский сад, чтобы ощутить запах и тепло тела возлюбленной, исходящие от каменных стен барского дома. Он действительно ощущал их: обострившееся от тоски обоняние чуяло барышню даже сквозь стены, и кожа горела от страсти, как будто баронесса сидела тут же, рядом с ним. От голода, сидения на морозе и великой любви Ханс стал подобен листочку, который трепещет даже от самого слабого дуновения ветра, — он ощущал даже здесь, на своем дворе, присутствие в поместье барышни, и все его тело охватывала сладкая боль.

— Расскажи мне еще про королевну, которая отказалась от своего замка и короны и убежала к простому лесорубу, — попросил он.

— Это всего лишь сказка, — сказал снеговик, — которую я слышал в одном большом городе, где бил струей с крыши собора через водосток в виде головы дракона. По правде говоря, таких историй не случается даже в тех краях, они случаются лишь в сказках. Не лелей напрасных надежд, дорогой Ханс.

— Отчего же? — сказал кубьяс. — Что мне еще остается? А что такое собор?

— Это церковь, — отвечал снеговик. — Но куда больше, чем та, в которую ты ходишь по воскресеньям. Просто огромная церковь, ее башни высятся до самого неба, и солнце днями сияет над ним, проникает внутрь сквозь цветные узорчатые окна, так что изнутри весь собор сияет. Это замечательно красиво.

— Солнце... — пробормотал кубьяс. — Когда же у нас в последний раз светило солнце? Наверное, месяц тому назад. Сейчас только ноябрь, еще вся зима впереди, а до лета столько времени ждать! И даже тогда не увидать мне твоих соборов, фонтанов, про которые ты мне рассказывал, тех каналов, по которым скользят лодочки с влюбленными, рыцарей с яркими флагами и королевских замков, над которыми ты парил облаком.

— Летом у вас тоже красиво, — заметил снеговик. — Я над вашей землей тоже парил облаком. У вас тоже текут реки и летают птицы.

— У нас летают домовики! — возразил кубьяс. — Вон, гляди! — он указал на одного, который как раз с шумом пролетел над ними — с огненным хвостом и большущим мешком, зажатым в зубах. — Вот такие птицы летают у нас. Вообще-то ты тоже домовик. Там, в других краях, ты вполне мог журчать водой в фонтане, а здесь из тебя слепили домовика, и ты должен не журчать, а таскать добро. У нас все превращаются в домовиков. Вот так!

— Какое еще добро я должен тебе таскать? — с легкой улыбкой поинтересовался снеговик.

— Мне? Нет, мне ты не должен ничего таскать. Ты рассказывай! Рассказывай мне свои сказки, в которых не лиса ходит воровать кур, а рыцари и принцессы любят друг друга. Ну, пожалуйста, снеговик! Рассказывай!

Он вздрогнул всем телом, потому что вновь почувствовал, как в далеком поместье прошла барышня, и сладкий запах защекотал ему ноздри, как будто он и не сидит на чурбаке в своем дворе, а стоит рядом с барышней и вдыхает запах ее волос.

Ханс поднялся, потому что охватившая его страсть не давала ему сидеть, и стал ходить по двору взад и вперед.

— Рассказывай, черт побери! — потребовал он.

* * *

Когда стало уже смеркаться, а от амбарщика все еще не было ни слуху ни духу, Малл натянула тулуп, нахлобучила шапку и отправилась в лес.

Крики Май Лахудры давно стихли. Под деревьями было темно и страшно. Но Май не повернула обратно, она отважно шагала дальше, не могла же она оставить человека в лесу на произвол судьбы, к тому же зимой и к тому же собственного венчанного мужа, отца своих детей.

Но слезы подступали к горлу, особенно жалко ей было ту деточку, что она носила под сердцем. Подумать только, а если эта кроха так и не увидит своего отца, которого призрак заманил в лес и который, возможно, уже нашел свой страшный конец! Бедная сиротинушка!

— Оскар! Оскар! — звала Малл сквозь слезы. — Где ты? Иди сюда, иди ко мне!

Но никто не отзывался, и Малл в отчаянии бродила среди деревьев, пока не заблудилась. В сгущающихся сумерках она перестала понимать, где находится и куда идти дальше.

— Оскар! Оскар! Помоги! — кричала она в отчаянии, и тут чей-то зловещий голос откликнулся:

— Чего тебе, несчастная?