Ноябрь, или Гуменщик (ЛП)

— О да! — согласился снеговик. — Ты прекрасно справился. Вот видишь, и не так уж трудно это было.

— Любовь окрыляет! — прошептал кубьяс в своем сугробе и еще раз повторил строки, взваренные кровью сердца.

Ночью метель стихла. Кубьяс вновь созерцал освещенные окна барского дома и мысленно, не открывая рта, повторял свои стихи. Он берег их для вожделенного свидания.

И волчица в зарослях тоже была сегодня веселее обычного. Она тоже надеялась.

24 ноября

Утром знахарка проснулась оттого, что какой-то сумасшедший что есть мочи колотил в дверь, и поскольку она не сразу смогла отворить, в дверь ударили ногой так, что щеколда со стуком отлетела в сторону и дверь распахнулась.

— Это что за сволочь ломится? — закричала знахарка и села в постели. В дом с шумом ввалился мужик, бросил шапку на пол и заорал:

— Вставай, живо! И пошевеливайся! Дело срочное!

Это был Отть Яичко, потный и запыхавшийся. Знахарка забормотала что-то, но все-таки встала и повязала голову платком.

— И что же у тебя приключилось? — спросила она недовольно.

— Пастор! Старик Мозель! — выпалил Отть Яичко. — Он застал меня нынче утром, когда я ножиком отковыривал от алтаря украшения, и выгнал из церкви. К тому же пообещал позаботиться, чтобы меня хорошенько выпороли или даже вздернули на виселице. И ты еще спрашиваешь, что со мной! Да хуже ничего быть не может!

— Зачем же ты алтарь ковырял? — рассердилась знахарка. — Ты ведь знаешь, что это святыня!

— Как не знать! Потому и ковырял! Это святое золото, и говорят, если расплатиться им в кабаке, оно само вернется в карман. Так что до скончания века можно расплачиваться одним и тем же золотом, не обеднеешь.

— Не знаю, я ничего такого не слыхала. Как это золото обратно в твой карман вернется? Ноги у него, что ли?

— Иисус принесет, — предположил Отть. — Это же освященное золото.

— Кто тебе сказал?

— Латыш один.

— Ну да, верь им, как же! У латышей что рот, что задница — одно: ничего, кроме дерьма, оттуда ждать не приходится.

Отть Яичко подумал над словами знахарки и снова начал размахивать руками.

— Все равно! Все равно! Надо сейчас же предпринять что-то против Мозеля! Иначе он, собака, пойдет барину нажалуется, и тогда растянут на скамье, а то, глядишь, и веревку на шею накинут. Надо торопиться!

— И что же ты надумал сделать? — спросила знахарка. — Отравить пастора, что ли?

— Нет, зачем? Он же мой кормилец. Пусть себе живет, но давай сделаем его полоумным! Я вот принес немного его волос!

— Где ты их взял?

— Вырвал у него из головы! Подумал, раз он так страшно рассердился, миндальничать больше некогда. Подскочил к нему и схватил клок волос. Мозель закричал, упал наземь возле кафедры, а я — ноги в руки и сюда.

— Ну, тогда я не удивляюсь, что он готов тебя повесить, — сказала знахарка. — Кому понравится, чтоб ему волосы из головы выдирали? Ну-ка, давай их сюда, посмотрим, что можно сделать.

Знахарка взяла волосы пастора, помяла их в руке и бросила в ручной жернов. Затем принялась крутить его, будто решила размолоть волосы в муку.

Отть Яичко наблюдал за происходящим с большим удовольствием.

— Это должно помочь! — сказал он. — И-эх! Теперь он сойдет с ума. Позабудет все и, мало того, перестанет совать свой нос в мои дела. Будет сидеть в своей каморке и ковырять в носу. Я знаю, моему деду когда-то тоже устроили такую штуку — размололи его волосы. Старик совсем сбрендил, даже разговаривать перестал, только лаял трижды в день и, когда ему давали похлебку, лизал руки.

— И кто же это так осерчал на твоего деда? — спросила знахарка со вздохом: жернов был тяжелый.

— Бабка. Да она на него зла не держала, просто дед был охотник по кабакам шляться, а домой вернется — дрался. Бабке это надоело, ну и сделала деда дурачком. После этого он уж никуда не ходил, только работал по дому, высунув язык.

— Почему высунув язык?

— Потому что он сдурел! Разучился рот закрывать, вот язык и болтался.

Отть Яичко чувствовал себя уже вполне хорошо. Он совсем успокоился, разлегся на знахаркиной кровати и достал из кармана штанов бутылку. Отпив, утерся и зевнул, совсем как кот.

— Пойду домой, отосплюсь, а то всю ночь на ногах, гуляли, — пояснил он. — Ты больше не мели, иначе Мозель совсем тронется, запрут еще в какой-нибудь сумасшедший дом, а сюда пришлют нового пастора, начинай тогда все с начала.

Он поблагодарил знахарку и ушел.

Знахарка решила было еще немного понежиться в постели, но тут опять кто-то постучал в дверь. На этот раз в избу зашел батрак Ян, тощий как жердь и весь скрюченный от холода и пережитых страданий.

— Здравствуй, госпожа знахарка! — вежливо поздоровался он и попытался улыбнуться, хотя, по правде сказать, испытывал ужасный страх. Про знахарку в деревне рассказывали порой чудовищные вещи, поговаривали, будто она варит в своем котле змей и человечьи головы, вот Ян и глянул исподтишка в сторону котла — не видать ли там чего такого. Уж не сунут ли и его голову вариться? Он не решился пройти в избу, переминался возле двери с ноги на ногу, как муравей.

— Так чего тебе? — спросила знахарка, уставшая от посетителей. — Выкладывай, у меня дел полно.