Ноктэ

– Это действительно тяжело, – соглашаюсь я. – Но иногда на своем пути ты встречаешь кого-то, кто переворачивает твою жизнь.

Наши взгляды встречаются, и я вижу, что он точно знает, что именно я хочу ему сказать. Возможно, он перевернул мою жизнь. За этим не следует никакой реакции: вероятно, только молчаливое принятие факта и искра довольства собой.

Наступает молчание, товарищи по клубу потерявших своих матерей. Это не тот клуб, куда каждый хотел бы вступить, но я сейчас точно знаю, что теперь чувствую себя гораздо ближе к Дэру.

После нескольких минут молчания я теряю способность находиться в тишине.

– Тебе стоило бы быть поосторожнее с такими вопросами, – говорю я, натянуто улыбаясь, – их осталось всего восемнадцать.

16 Sedecim

Финн

Мой секрет пожирает меня заживо, щелкает зубами у меня под кожей, жаждет вырваться наружу. Но я не могу, не могу, не могу.

ТыБезуменБезуменБезуменВсеЗнаютОбЭтом.

Я рассматриваю свой дневник в коричневом кожаном переплете, хватаю его в руку и бросаю через всю комнату. Он ударяется о стену, а затем падает на пол без единого повреждения. Я судорожно хватаю его, изо всех сил прижимаю к своей груди, а затем камнем обрушиваюсь вместе с ним на пол.

Спустя минуту внутри меня что-то происходит.

Конечно же!

Я не могу поделиться с Каллой, но могу записать свои мысли в дневнике. Беру ручку, после чего надавливаю на нее так сильно, что страница почти рвется. Как будто моя тайна вот-вот разорвет меня изнутри, если не выйдет наружу. Как будто словам не терпится материализоваться на бумаге с помощью чернил.

Когда, наконец, все сделано, мне становится лучше, спокойнее, как будто я излил душу старому другу. Я закрываю книжку и оставляю ее на подоконнике. Выключая свет и выходя из комнаты, я начинаю скучать по перешептываниям в голове… Режущий по нервам женский вопль, от которого я уже не смогу убежать.

Трус.

17 Septemdecim

Калла

Я делаю живительный вдох, пытаясь дотянуться руками до небес: это часть моей утренней йоги. Я стою на краю скал. Отсюда я могу увидеть все до самой линии горизонта, где вода и облака встречаются и сливаются воедино.

– Почему ты занимаешься этим здесь? – с тропинки доносится голос Финна, который кажется особенно мягким в утреннем воздухе, – Ты же знаешь, что это опасно.

Я едва сдерживаю улыбку.

– Ты же видишь, я не настолько близко к краю, чтобы переживать.

Опираясь ладонями на землю, я поднимаюсь и встаю в уттанасану. Я тянусь к стопам своих ног, чувствуя, как растягивается каждое сухожилие, мускул, связка в моем теле, скручиваясь к кончикам пальцев.

– Почему ты так рано встал? – спрашиваю я, не открывая глаз.

Делая упражнения на растяжку, я считаю про себя.

Пять.

Шесть.

Семь.

Финн вздыхает.

– Не знаю. Не мог уснуть.

Восемь.

Девять.

Десять.

Наконец, когда поворачиваюсь к нему лицом, я вижу, что сегодня он особенно уставший и бледный. Для меня это сигнал тревоги.

– Тебе не стало лучше?

Он встряхивает головой.

– Нет.

Паника накатывает и проносится сквозь меня разрушительной волной, но я пытаюсь поймать ее и утихомирить. Это же всего лишь бессонница, боже правый. Почему на меня такие вещи действуют, как красная тряпка на быка?

– Ты же принимаешь свои препараты, верно?

Прежде, чем ответить, он как будто раздумывает.

– Да!

Я поднимаю бровь.

– Да?

Он кивает.

– Мне нужно ехать с тобой на групповую терапию сегодня?

И снова на его лице появляется выражение сомнения.

– Возможно. Но я собирался прилечь отдохнуть хотя бы немного. Скорее всего, я поеду на послеобеденную сессию.

– О’кей, – я старательно пытаюсь спрятать свою тревогу, потому что знаю, Финн не хотел бы, чтобы я зацикливалась на этом.

Он надеется обрести самостоятельность, а не привязаться ко мне еще сильнее. И от этого мне больно. Очень. Но ему не нужно об этом знать.

– В общем, позови меня, когда будешь готов.

Он кивает и направляется в сторону дома, но вдруг останавливается на краю тропы. Я беспокоюсь, потому что он стал проводить круглые сутки в своей комнате, словно отшельник. Мне становится очень тревожно.

Его плечи такие узкие! Я замечаю это, когда он поворачивается в мою сторону.

– Калла!

– Да?

Он с довольным видом улыбается мне.

– Ты знала, что королева Виктория так сильно любила Альберта, что настояла на том, чтобы ее похоронили в его парадной мантии и с гипсовым слепком его руки в ладони?

Я встряхиваю головой и закатываю глаза.

– Ты такой странный и непредсказуемый, братец!

Финн усмехается, как будто все снова в порядке, а он опять в норме.

– Знаю.

Затем он исчезает в тени тропинки.

Я снова сажусь на красноватую грязную землю, проводя по ней кончиками своих пальцев. Сама того не заметив, я написала имя Дэра, закончив букву «р» завитком на конце. Завиток оказался в форме сердца.

– О чем задумалась?