— Мы близнецы. Финн хочет поступать в другой колледж, а я не согласна. Он нуждается во мне.
Деэр разглядывает меня, словно пытается понять. Я даже слышу, как в его голове крутятся шестерёнки. Он открывает рот, но прежде чем успевает что-нибудь сказать, я его перебиваю:
— Ты не понимаешь, — предупреждаю я. — У моего брата проблемы. Психические проблемы. Даже принимая лекарства, он продолжает во мне нуждаться.
И если я хотела его напугать, то у меня ничего не выходит. Деэр всего лишь невозмутимо кивает.
— Это похвально, — говорит он, — что ты так сильно о нём заботишься.
Я вскидываю голову.
— Конечно забочусь, — резко отвечаю я. — А как иначе? Он же мой брат.
Деэр улыбается и примирительно поднимает руки.
— Успокойся, — мягко говорит он. — Я просто высказал наблюдение. Не каждый будет так заботиться о человеке, и неважно, член семьи он или нет.
Я сверлю его взглядом.
— Удручающие мысли. Почему ты вообще здесь? В темноте? Один? — Я бросаю ему его же ранее сказанные слова в попытке сменить тему. Он улыбается в знак признательности за мои усилия.
— Мне было скучно. И я подумал, что отсюда смогу лучше увидеть звёзды.
Он прав. Отсюда действительно можно увидеть звёзды, а на вершине горы их загораживают деревья.
Ему, что же, нравятся звёзды? Может ли он быть ещё совершеннее?
Деэр указывает наверх.
— Вот Пояс Ориона. А вон там… Андромеда. Жаль, что сегодняшней ночью не видно Персея. — Он замолкает и смотрит на меня. — Ты же знаешь их миф?
Слушая успокаивающий ровный голос Деэра, я позволяю себе отгородиться от насущных проблем и сосредоточиться лишь на его тёмных глазах, полных губах и длинных руках.
Я киваю, вспоминая, что узнала об Андромеде на уроке астрологии в прошлом году.
— Да. Мать Андромеды оскорбила Посейдона, и девушка была приговорена к смерти от морского чудовища, но Персей спас её и женился на ней.
Он кивает, довольный моим ответом.
— Да, и теперь они обитают на небе, чтобы напоминать юным влюблённым о ценностях вечной любви.
Я фыркаю.
— Ага. А потом о них сняли банальный фильм, в котором удалось исказить сразу несколько греческих мифов.
Губы Деэра подрагивают.
— Пожалуй. Или, быть может, мы просто не разглядели лежащую в основе идею о вечной любви. — У него забавное выражение лица, и я не могу понять, говорит ли он серьёзно или просто пытается иронизировать, потому что «тебе не понять всей иронии».
— Знаешь, это чушь, — говорю ему я, представляя, как бросаю воображаемые кости. — Я про вечную любовь. Ничто не вечно. Любовь увядает, или влечение, или, быть может, умирают сами люди. В любом случае, любовь в конце концов всегда умирает.
Деэр недоверчиво смотрит на меня.
— Если ты действительно в это веришь, то веришь и в то, что смерть управляет нами, а может, и обстоятельства. Звучит удручающе, Калла. Мы сами хозяева своей жизни.
Кажется, Деэра по-настоящему волнует этот вопрос, и я смотрю на него, вдруг испугавшись разочаровать его, хоть и убеждена в своей правоте.
В конечном счёте, именно
— Я не очень-то верю, что смерть управляет нами, — осторожно поправляюсь я. — Но и ты не можешь отрицать, что в итоге она побеждает. Всё время. Потому что все мы умрём, Деэр. Так что победа за смертью, а не за любовью.
Он фыркает.
— Скажи это бессмертным Персею и Андромеде, поселившимся на небесах.
Я фыркаю в ответ.
— Они вымышленные.
Деэр пристально смотрит на меня, взглядом убеждая принять его точку зрения, и внезапно я с удивлением осознаю, что мы начали говорить о любви, а закончили о смерти. Если дать мне волю, все разговоры будут только на эту тему.
— Извини, — говорю я. — Похоже, рискованно жить там, где живу я. В моём доме всегда присутствует смерть.
— Смерть имеет огромное значение, — признаёт Деэр. — Но есть вещи и поважнее. Если же это не так, то мы впустую тратим время. В этом случае жизнь ничего не стоит. Рискни и прерви её. Ведь всё это значительное «кое-что» — ерунда, если в итоге оно может просто взять и исчезнуть.
Я пожимаю плечами и отвожу взгляд.
— Извини, просто я верю лишь в то, что происходит здесь и сейчас. Это единственное, о чём мы знаем и на что можем рассчитывать. А я не люблю думать о конце.
Деэр снова вглядывается в небо, но он по-прежнему задумчив.
— Сегодня ты кажешься довольно пессимистичной, Калла-Лилия.
Я с трудом сглатываю, понимая, что говорю, как мегера. Измученная, гадкая и озлобленная личность.
— Несколько недель назад погибла моя мама, — говорю я, и слова оставляют царапины на моём сердце. — И мне всё ещё тяжело об этом говорить.
Он замирает, а затем кивает, как будто теперь всё сказанное обретает смысл, и ему очень жаль, ведь в таких случаях полагается сочувствовать.
— О, понятно. Мне жаль. Я не хотел потревожить твою рану.