Ноктюрн

К гранитным скатам гор, словно ласточкины гнезда, лепились кособокие, обветшавшие каменные лачуги. Одни белели рисовыми зернышками, другие скорей были похожи на отвалившиеся от скалы камни, серые и замшелые.

От реки до самого горизонта тянулся иссиня-черный шиферный простор с прослойками сухой травы, с ложбинками, волнообразными буграми. То там, то здесь причудливо вздымались наслоения шифера. Со стороны просторная равнина напоминала взбудораженное и застывшее море.

Одно из многих селений, примостившихся у подножия гор, называлось Вилья Эрмосо. В тех местах каждый клочок земли на счету, и потому жилище люди строили на голых скалах. По крутым, каменистым тропам верхом на ослах и мулах крестьяне поутру отправлялись обрабатывать свои разбросанные вдоль реки крохотные участки.

На изгибе горной гряды, там, где река образовывала петлю, раскинулось богатое поместье с виноградниками, оливковыми рощами, пшеничными полями. Большой белый дом, обнесенный высоким каменным забором, стоял у реки в окружении гранатовых и персиковых деревьев. В доме жили сеньор Монте и его сын Луизо, командир отряда местных фалангистов, да еще служанка Лауренсия, дочь крестьянина.

Неподалеку от богатого поместья сеньора Монте стояла серая шиферная хибарка с узкими прорезями вместо окон. Здесь не шумели на ветру смоковницы, не румянились виноградные грозди, не тянули к солнцу свои ветви персиковые деревья. Колючие кактусы росли между слоеными глыбами шифера. В этом домике, более похожем на овчарню, чем на жилье, обитал батрак сеньора Монте — Эдуардо Бласкез с женой Изабеллой. От хибарки к дому Монте петляла берегом тропа. Каждое утро по ней отправлялись на работу Бласкез с женой, чтобы вернуться домой лишь с заходом солнца.

Чуть в стороне, увитый виноградными лозами, находился вырубленный в граните колодец — единственный источник вблизи Эрмосо. Никто в селении не смог бы рассказать, почему этот бурый, с виду такой унылый каменный столб с округлым, похожим на чашу водоемом, куда беспрерывно с плеском стекала вода, называли Белым колодцем. Быть может, оттого, что вода в нем всегда прозрачна, и женщины, словно светлой радостью, наполняли ею глиняные кувшины и потом с веселым говором, шутками, смехом по крутым уступам уносили их в свои тесные ласточкины гнезда.

Хибарка Бласкеза днем казалась вымершей, и женщины, отправляясь по воду, частенько говорили:

— Вы только гляньте на дом у Белого колодца! Там и людей никогда не увидишь. Сеньор Монте из своих работников умеет последние соки выжать. Ни минуты роздыха не даст. От зари дотемна спин не разгибают. Не приведи господи!

Как-то женщины дольше обычного задержались у колодца, рассуждая об участи бедного Бласкеза. Вспомнили и его сына Адольфо, о котором давным-давно не было никаких известий. Во время гражданской войны Адольфо стал коммунистом, командовал отрядом республиканцев.

— Бедный мальчик! — вздохнула одна из женщин. — Наверное, тебя заживо сгноили в какой-нибудь французской тюрьме или в лагере! А теперь сеньор Монте угрожает твоему отну и заставляет работать на себя с утра до ночи...

— Ну, положим, не всем в доме сеньора Монте живется худо, — усмехнулась другая женщина. — Помните невесту Адольфо Лауренсию? Подумать только — у Монте в прислужницах ходит! Да меня хоть режь, я бы к этому живодеру в услуженье не пошла! Да еще, говорят, сынок Монте, Луизо — ее любовник.

От реки донесся мелодичный девичий голос:

Вода, чистая, прохладная,
Ты развей печаль,
И пусть песня моя звонкая
С ней умчится вдаль...

— Вон и сама она идет, видать, сеньору Монте захотелось промочить ненасытную глотку свежей водой. Пойдемте, женщины! Глаза б ее не видели... Ну погоди, Фернандо со своими молодцами доберется и до вашего осиного гнезда!

С двумя кувшинами — один на голове, второй на бедре — к колодцу подошла Лауренсия. Поставила кувшины у гранитной чаши, зачерпнула пригоршнями прохладной воды, стекавшей по зеленоватому, обомшелому медному стоку, отпила глоток. Мокрой рукой провела по смуглому лбу, потом задумчиво оглядела однообразный степной простор, будто надеялась кого-то увидеть в нем. В горах эхом прокатился далекий выстрел. Девушка словно очнулась, взяла крутобокий кувшин, подставила его под тонкую струю. Наполнив кувшины, двинулась обратно к дому Монте.

Пыльной тропой верхом на осле навстречу ехал крестьянин. Лауренсия сразу узнала его — Эдуардо Бласкез, батрак Монте. Осел, помахивая хвостом, прядал ушами и плелся с таким видом, будто нес на себе всю тяжесть мира. Бласкез болтал обутыми в веревочные сандалии ногами, свисавшими чуть не до земли, и тростниковой хворостиной погонял осла.

Лауренсия поравнялась с Бласкезом как раз напротив его серой хибарки. Девушка сошла с тропы, но осел, почуяв прохладную воду, остановился.

— Как поживаешь, Лауренсия? — усталым голосом спросил старик. Его бурое от загара, морщинистое лицо расцвело вымученной улыбкой. — Заглянула бы к нам, мать навестила! Все от малярии никак не оправится.