- Что ж, ладно. Я исполню твое желание… несостоявшийся францисканец, - наконец, ожесточённо процедил он, - хотя соглашаюсь на это с тяжелым сердцем, - Баута накрыл мои руки своими и чуть склонился к моему уху, - Но в обмен на услугу и ты исполни мое.
- Чего вы хотите?
Блеск в прорезях бауты на мгновение померк - гость прикрыл глаза, будто одурманенный зноем.
- Подари мне себя: свою свежесть и чистоту, как тот цветок, что отдал свои соки хлопку на твоей подушке… - сняв перчатку, он коснулся моей щеки, проведя по ней сверху вниз и очертил контур нижней губы пальцем, - Позволь любить тебя, наслаждаться тобой и принести наслаждение тебе. - ощутив невольный трепет от его осторожных прикосновений, я в замешательстве молчал.
Ожидая моего решения, Баута неспешно наклонился и коснулся языком моей шеи. Провел влажную дорожку до уха, и, обласкав его кончик, скользнул рукой под смятую после сна рубашку, пробуждая во мне болезненное волнение и жаркое томление - сладостное и пугающее одновременно.
Я должен сказать “нет”. Потому что всё ещё принадлежу Церкви…
Но вместо ответа я лишь заключил его в объятия, раскрывая губы навстречу поцелую.
В конце-концов, он тот, кто станет моим ангелом смерти. В конце-концов, он тот, при виде кого мое сердце билось также часто, как от двух вариаций ноктюрна Феличе.
***
Проснулся я поздно: солнце уже стояло высоко. Отбросив каштановые пряди с лица, я обвел сонным взглядом комнату. Она была пуста. Мой ночной гость и любовник ушел еще до рассвета, напоследок одарив нежнейшими поцелуями и словами. Его лица я так и не увидел: сначала из-за маски, а после из-за темноты и закрытых глаз. Но то, что довелось мне испытать, когда он ласкал меня, разжигая тысячи огней в моем изнывающем от желания теле, я не смогу забыть никогда. Восторг от теплых объятий и влажных, разметавшихся по подушке спутанных волос был самым сильным из всех испытываемых мною когда-либо.
Всё: я больше не хрупкое растение своего отца. Не непорочный херувим с каштановым золотом кудрей. Моим возлюбленным стал ночной демон, от встречи с которым меня не оградили даже ангелы, на которых имел обыкновение уповать мой падре.
***
А ближе к вечеру, в четыре часа пополудни, умер мой скрипач.
Это ужасное зрелище я застал, когда в очередной раз пришел побаловать свой слух сладостными нотами.
В этот раз он играл великолепно, и как никогда вдохновенно и виртуозно, наполняя вечерний воздух игривыми, упоительно прекрасными звуками. Третья вариация, которой я еще не слышал. Девушки, подбрасывая цветы, рассыпавшие пряную пыльцу в воздухе, кружились по мостовой, развевая разноцветные юбки. Мужчины аплодировали покрасневшими от хлопков ладонями и кидали вверх шляпы, а их жены мурлыкали себе под нос и отбивали каблучками в такт исполняемой мелодии.
Внезапно струны оглушительно звякнули и скрипач, хрипя и кашляя, схватился за горло и зажал ладонью то место на маске, где располагался рот.
Наступившую тишину среди застывших испуганных зрителей нарушали лишь страшные хрипы и уродливые судороги, что ломали тело гения.
За считанные минуты на увитом розами балконе осталось лишь бездыханное тело в черной маске. Соскользнув по краю, за ним отправилась и скрипка, расколовшись с душераздирающим треском о камни мостовой.
Прекрасный сон божества, наполненный кристально-чистыми звуками созданного им же рая закончился навсегда.
***
Лишь после того, как безжизненное тело скрипача унес с балкона какой-то человек в черном камзоле и белой бауте, я смог двинуться и, резко развернувшись, очертя голову бросился бежать, пробиваясь сквозь толпу на рыночной площади. Люди вокруг были взволнованы и встревожены, но я не замечал этого из-за застилающих глаза слез. Лишь добравшись до Сан-Марко пьяцци, я осознал, что что-то не так. От столпившегося вокруг главного монастыря огромного количества народа веяло тревогой и грозой.
- «Это сделали те, кто покушался на епископа?..», «Какой ужас…», «…еретики…», - слышал я со всех сторон.
Протолкавшись вперед, я смог узреть, на что было направлено всеобщее внимание: горело левое крыло монастыря при главном соборе. Пламя вот-вот грозило перекинуться на соседнее здание. У дворца Дожей суетились горожане и монахи, таскавшие воду. Многие из толпы, в которой я стоял, кинулись им на подмогу, а некоторые, утягивая друг друга за рукава, пустились бежать, уклоняясь от непонятно откуда прилетающих факелов, которые, присоединяясь к пламени пожара, лишь раззадоривали огонь, сея панику в толпах зевак и тех, кто пытался спасти святыню.
- Скорее! – крикнула мне пробегавшая мимо женщина в чепце, но я развернулся и направился к тем, кто таскал воду. Наверняка, и мой отец там же сейчас.
Но не успел я пройти и трех метров, как меня кто-то схватил за плечо и дернув, утянул за сваленную на бок повозку с сеном.
Через мгновение, там, где я только что находился, упал зажженный факел.
- Что вы делаете?! Отпустите! – я начал вырываться, но человек в плаще с капюшоном приложил палец к губам.