Ноктюрны (сборник)

Как это ни странно, но Татьяна Ивановна вздохнула свободнее, когда доброе существо оставило ее наконец в покое. Добрые люди бывают иногда надоедливы… Но «баронесса» не унялась, и ее лицо скоро прильнуло к окну вагона. Это опять вызвало внимание слонявшихся по платформе пшютов. Белокурый подошел к «баронессе» и что-то заговорил. Татьяна Ивановна откинулась в угол и видела только лицо «баронессы», вспыхнувшее красными пятнами. Нет, она устроит ей скандал… Что же это поезд стоит? Точно в ответ на эту мысль послышался резкий свисток обер-кондуктора, неприятно ухнул паровоз, где-то залязгали железные цепи, и поезд тяжело тронулся. Платформа точно поплыла. Татьяна Ивановна видела только, как «баронесса» торопливо перекрестила ее окно, как мелькнула красная фуражка начальника станции, еще раз показались противные пшюты, а потом все заволокло дымом.

– Слава Богу, – прошептала Татьяна Ивановна, когда поезд выбрался из-под навеса и яркий весенний свет залил ее купе.

Как многим коренным петербуржцам, ей случалось только в первый раз выехать из Петербурга в настоящее путешествие. Дальше Павловска, Озерков и Екатерингофа ей не приходилось ездить. Слава Богу, проклятый город оставался позади… И как быстро все исчезло! Только влево, где протекала невидимая Нева, долго еще тянулись громадные фабричные здания и поднимались высокие трубы. Поезд развивал скорость, и картины сменялись быстро. На полях еще лежал снег, и только кое-где чернели первые проталинки. Татьяну Ивановну охватило еще не испытанное чувство свободы. Да, сидит она одна и ничего и никого не хочет знать. Она походила на птицу, вырвавшуюся из клетки. Да, вот и голубое небо, и солнце, и простор, и она сама такая молодая и сильная. В душе теплилось приятное сознание, что она наконец приступает к выполнению давно задуманного плана. Но мысли опережали поезд и летели далеко вперед, где нет ни железных дорог, ни пшютов, ни гнетущей и давящей петербургской неволи.

II

Дорогой лучше всего думается. Дома что-нибудь да мешает, а тут для мысли полный простор. Несутся мимо равнины, перелески, речки, насыпи, телеграфные столбы, сторожки, деревни, где-то на горизонте мелькает стройный силуэт белой сельской церкви, где-то дымит фабричная высокая труба, и в голове тоже несутся лица, воспоминания, полузабытые грезы, мечты о будущем, мелкие расчеты и тонкие соображения. Одно движение вызывает другое.

Именно такое раздумье переживала сейчас Татьяна Ивановна. А в последние годы ей так мало оставалось времени именно на это. День катился незаметно один за другим, и она все что-то откладывала. Удивительно, как это она раньше не подумала вот о том, о чем сейчас… Ей делалось даже обидно, когда она припоминала вмешательство «баронессы».

«Что же, я и без нее поехала бы… Ну не сегодня, положим, а летом непременно…»

Затем являлась облегчающая мысль: ведь ее никто не знает ни в поезде, ни на станции, ни там, куда она поедет на лошадях. Как это хорошо и как легко, вроде того, как если бы человек мог родиться во второй раз. Татьяне Ивановне сделалось вдруг весело, и она даже замурлыкала про себя знакомый опереточный мотив. Ну, положительно весело. А давеча этот белобрысый пшют как смотрел на нее! Развеселившись, девушка сделала даже рукой нос по адресу именно этого нахала. Кончено, все кончено… ха-ха!.. Как будут все удивлены, как будет злиться maman «баронессы». О, пусть хоть лопнет со всеми своими тремя подбородками! Припомнив свою квартирную хозяйку, Татьяна Ивановна даже рассердилась, – вот бессовестная старуха! Ах, какая бессовестная! Что она давеча «баронессе» сказала: «Так делают собаки». А что же такого дурного сделала «баронесса»? Решительно ничего. Старуха разозлилась по поводу того, что «баронесса» опять в интересном положении, но ведь она замужняя женщина, и позорного в этом ничего нет.

– У-у! Ненавижу! – вслух проговорила девушка и погрозила кулаком старой немецкой твари. – Вся ты фальшивая и гадкая, а «баронесса» – добрая… Конечно, ей трудно перебиваться с тремя ребятишками, а ведь она никого не просит помогать ей. Да еще кто бы и говорил, а не эта старая немецкая кляча – у самой трое живых детей да скольких перехоронила.

День быстро клонился к вечеру. Мелькали какие-то маленькие станции и полустанки, но Татьяна Ивановна даже не интересовалась прочитывать их названия: ее станция будет ровно в десять часов вечера, а остальное для нее не существовало. Добыв записную книжку, она несколько раз перечитывала тщательно записанный адрес: деревня Моркотина, крестьянка Агафья Ефимова, № 3507. Положим, она знала этот адрес наизусть, но нападало сомнение: а вдруг она его позабудет или потеряет?