Ноктуарий. Театр гротеска

Объявив об этом, Фроули спросил, есть ли у нас вопросы – коль скоро событие было из ряда вон выходящим, хотя я тогда проработал слишком мало, чтобы оценить всю его беспрецедентность. Даже если и были, никто их не задал, и начальник фабрики возвратился в свой маленький угловой кабинет с окнами из матового стекла. Даже я, проработавший на заводе не так уж долго, уразумел, что событие – из ряда вон. Сразу после слов мистера Фроули о том, что его вызывают по делам компании и что пока фабрикой будет заведовать временный управляющий, среди коллег по цеху прошел недоуменный ропот. Что бы это могло означать? Не припомню, чтоб такое когда-то было. И это говорили здешние «старожилы», проработавшие не год и не два, иные, как мне казалось, уже накануне отхода от дел и выхода на заслуженную пенсию, заработанную за долгие годы монотонного собирания деталей. К концу смены, однако, ропот поутих, и здание фабрики мы покидали безмолвно, ныряя в клубящийся туман и расходясь по домам.

В ту ночь, безо всякой очевидной причины, я мучился бессонницей – а ведь раньше, утомленный сборкой стальных деталек в одну и ту же постылую конфигурацию, я таких проблем и не знал. Но теперь, ворочаясь в постели, я буквально чувствовал, сколь сильно мой разум отягощен этой сборочной заразой, повторяющей саму себя, не знающей цели – по крайней мере, легко представимой мною, – и бесконечной. Впервые задался я бессмысленным вопросом: а как появляются эти детали, тасуемые нашими руками, откуда они вообще берутся? Мне почему-то представлялась некая отсутствующая на Земле, привнесенная извне грубая субстанция, подвергавшаяся обработке и обретавшая форму на каком-нибудь уединенном заводе – или даже на целом ряде заводов, – и потом, в удобной для объединения форме, препоручаемая нам. С еще большим чувством бессмысленности я пытался представить, куда отправляются эти металлические изделия после нашей сборки, во мраке комнаты мой разум метался, представляя их конечную цель и предназначение. Странно – до той ночи меня не волновали вопросы такого толка. Не было смысла ломать голову над подобными вещами, так как мои главные надежды были связаны не с фабрикой, благодаря которой я просто держался на плаву, а с жизнью за ее стенами. Наконец встав с постели, я разжевал еще одну таблетку снотворного – до начала нового рабочего дня теперь точно просплю хотя бы часа четыре.

Каждое утро первый входивший в цех рабочий включал конусообразные лампы, что свисали с потолка на длинных тросах. Освещение же в конторке включал сам мистер Фроули – он заступал на свой пост примерно в то же время, что и остальные. Однако в то утро в его кабинете не горел свет. Мы предположили, что новый управляющий, хоть и на время, но все-таки перенявший обязанности Фроули, по каким-то причинам задерживается. Но стоило свету дня пробиться сквозь туман за узкими прямоугольными окнами завода, мы заподозрили, что все это время временный управляющий находился в своем кабинете. Слово «заподозрили» тут уместнее всего – при выключенном свете сквозь матовые внутренние перегородки конторки мало что можно было разглядеть внутри, а солнечные лучи снаружи пробивались сквозь привычную дымку. Если новый управленец, которого «Квайн Организейшен» усадила в кабинет Фроули в углу фабричного помещения, занял согретое местечко, то ему там, по-видимому, так хорошо сиделось, что он даже не вставал – сквозь матовые стекла мы не различали его силуэт ни с улицы, ни из цеха.

Даже если никто и не говорил ничего, что конкретно указывало бы на присутствие или отсутствие нового начальства на фабрике, я замечал, что в начале трудового дня почти все рабочие у сборочных столов в какой-то момент нет-нет, да и бросают взгляд на офис мистера Фроули. Мой стол располагался ближе остальных, и от него-то, пожалуй, можно было увидеть и больше, точно рассмотреть, есть ли кто внутри. Но те, кто работал со мной за этим столом, лишь переглядывались иной раз украдкой, будто спрашивая друг друга: ну, что думаете? Никто ничего не мог сказать наверняка – возможно, прошло еще слишком мало времени, чтобы во всем разобраться.