Ноль часов по московскому времени. Новелла I

Материально ориентированный тип чрезвычайно предприимчивый, и в этом качестве почти не знает предела своим насыщениям. Ему надо делать всё новые и новые приобретательские шаги, причем не только от примитивной жадности, а от того, что материальное жизнеполагание диктует представление о правильной жизни. Однако жизненный критерий — главный ее позитив — есть ни что иное как базовая этическая категория; другими словами: нравственность материального типа тяготеет выражать себя в денежных единицах. Отсюда и отношение к закону, который соблюдают лишь там, где иначе нельзя. Русский человек тоже легко нарушает закон, но не от небрежения к нему, а от исторически очень убогой жизни, от генетически записанной угрозы «не выжить» — поэтому пройти мимо того «что плохо лежит», ему психологически очень непросто. Тем не менее, старая ментальная запись отходит на второй план, если ей противопоставляют новую, обладающую — правдивым или нет — но сильным соблазном; именно на этой основе и происходят социальные революции. Либо не происходит, точнее, жизнь остается в собственном тупичке. Причины таких явлений не до конца понятны, наука вообще ничего не знает о возможностях человеческого развития и о непреодолимых для него барьерах. В каких именно качествах и как далеко человечество способно продвинуться? Какими именно национально-этническими и религиозными составляющими? Ведь не секрет, например, что австралийские аборигены не слишком стремятся в университеты, хотя для них там открыты все двери. Весьма специфичны и американские индейцы, и кстати: что помешало этой расе развиваться аналогично европейским народам? ссылки на природные условия тут сработать не могут — от Аляски на Севере до Огненной земли на Юге более, чем где-либо, представлены все климатические пояса и всё природное разнообразие. Так почему же не «их Колумб» приплыл к нам в Европу? И сейчас они в массе своей выбирают автономные поселения, культивируют свои традиции и обряды, почти отстраняясь от цивилизации по-прежнему нелюбимых ими белых. А о фактическом провале европейской интеграционной программы мы уже говорили.

Вот и наше отечество — коммунизм не сплотил советские народы, и они радостно распались в 1991 г. А теперешние коммунисты врут, что распад произошел из-за каких-то предателей (их же собственных, между прочим, из партийной верхушки), врут, потому что в советских республиках люди за распад дружно проголосовали на референдумах.

И сейчас, когда из средиземноморского рая мы наблюдаем по ящику, как русскими деньгами, а часто слезами и кровью, «скрепляют» Россию, страшно становится за ее будущее. Как говорит старый друг отца, очень опытный, работавший на трех континентах дипломат: «Главный мой жизненный опыт — это apart. Не в смысле апартеида, а в смысле: живите согласно своим традициям и религиям там, где это у вас сформировалось».

Однако пора возвращаться в холодный октябрь 92-го.

Попрощавшись с Алексеем, я отправился к себе на Третьяковскую.

Озабоченность завтрашним днем и шершавая непонятная мысль, пока доехал, меня оставили. Появилось хорошее настроение — вот он, рядом с выходом из метро, мой родной переулок, дом сталинской постройки, в котором я живу с младенческих лет, там дальше за поворотом — моя школа, на которую смотрел еще очень маленьким, предвкушая, что когда-то в нее попаду… тут мне очень тепло, в переулке даже теплеет воздух… а еще потому, что вот скоро увижу отца, мы виделись утром, но всё равно радуемся, когда вечером встречаем друг друга… брату куплена уже своя отдельная квартира, но он любит приходить к нам и всегда заходит чуть посидеть в комнату, где мы вместе с ним выросли.

Папа был дома.

Еще не раздевшись, я начал прямо с прихожей рассказывать ему о событиях, и с надеждой, что вдруг услышу в ответ что-то полезное. Беспокойство ко мне вернулось и мысль о чем-то непонятом, тоже.

Надежда на хороший совет, однако, скоро заколебалась — лицо папино обретало всё более мрачное выражение.

А когда я произнес фамилию генерала — отца мальчика, он показал рукой мне остановиться:

— Ты хоть знаешь, кто он такой?

— Ну-у, один из ЗГВэшников, которые там воруют.

— Ошибаешься, Дима. Воруют там многие, а этот… Во-первых, он сам не ворует — там уже уровень другой, там сеть, криминальная диверсификация. И… только очень тебя прошу — не болтай ничего у себя на Петровке…

— Хорошо, пап.

Я насторожился — чего такого уж очень бояться?

— Это криминал широкомасштабный, не местный, понимаешь?

— Нет.

— Они не просто венным имуществом торгуют — это крохи.

— А что не крохи?

Отец, сделав паузу, качнул головой и поморщился.

— Там ситуация страшная. Зачем продавать само секретное оружие, если можно продать по нему полную документацию? И идет она не только из штабов ЗГВ, а отсюда из Москвы.

Я присвистнул.

— Но это для твоего случая не самое главное, — продолжил отец. — Они вместе уже работают с нашим российским криминалом.

— То есть?

— Наркотики.

— Про это у нас немного поговаривали.

— Широким уже потоком. Музейные ценности, у нас в музейных запасниках гораздо больше храниться, чем в экспозициях.