“Nomen mysticum” («Имя тайное»)

Славута видел, как шинкарь скрылся за дверью, после чего на крыльцо вышел Енас, огляделся и направился к возку. Едва возок скрылся из виду, кастелян неторопливым шагом направился к сараю, стоявшему недалеко от старого водяного млына – покосившегося, заросшего со всех сторон осокой и камышами.

И опять память оживила картины его детства. Сколько раз, будучи мальчишками, он и его друзья бегали к такой же водяной мельнице ловить стрекоз… А тёплыми летними вечерами они с замиранием сердца слушали, как крутится колесо, как шумит вода, и рассказывали друг другу леденящие душу истории про обитающую здесь нечистую силу…

За спиной послышались шаги, и спустя минуту возле мельничного колеса появился высокий пожилой человек с лошадиным, изрытым оспинами лицом, на котором блестели глубоко посаженные глаза.

При виде кастеляна тонкие губы прибывшего растянулись в улыбке, обнажившей крупные жёлтые зубы.

– Желаю здравствовать, пан возный. Давно не виделись.

– Верно, давно, – сухо ответил Славута. – У тебя всё готово?

– Разумеется.

– Покажи.

Пришедший провёл кастеляна в сарай, где на широком столе лежал длинный меч с широким лезвием и тупым, словно отломленным наконечником, длинной рукоятью и широкой крестообразной гардой, широкий топор с длинным топорищем, огромные щипцы, Чуть поодаль лежали несколько рулонов холста, моток толстой пеньковой верёвки, длинный кожаный фартук.

Славута отвёл взгляд от отвратительного инвентаря палача.

– Завтра всё должно пройти точно и чётко.

– Можете не сомневаться. Не первый год.

– Хорошо, – Славута сделал небольшую паузу, словно раздумывая над чем-то. – А чем надёжнее казнить?

Губы ката опять растянулись в хищной улыбке.

– Топор не срывается, не даёт осечки, и не промахивается…

– А петля?

– О, это другое дело – верёвка может оборваться.

– Когда рвалась в последний раз?

Кат задержал пристальный взгляд на собеседнике.

– Два года назад.

– И осуждённый жив до сих пор?

– Их милость архиепископ виленский Константин Бжостовский увидел в том руку Провидения и приказал не возобновлять казнь.

– И как часто у тебя рвалась верёвка?

– Такое случалось.

– Как часто? – переспросил кастелян.

– На моём веку – всего четыре раза, – приглушённым голосом ответил палач.

Кастелян взял поднёс к свече деревянную палочку, подождал, пока она достаточно обуглится, после чего подошёл к стене и написал на ней латинскую цифру “V”.

Палач с минуту смотрел на стену, после чего повернулся к кастеляну.

– Ваша милость, я человек простой, в семинариях не обучался, в грамоте не силён…

– Кто не силён в грамоте, тот должен быть силён в геральдике, – Славута вынул из-за пояса кошель и показал кату вышитый герб Собесских, после чего пересыпал золото в холщевый мешок и передал палачу. – И помни – ошибки быть не должно.

Палач с минуту помолчал, как бы взвешивая тяжесть золотых монет в своей руке, после чего тихо произнёс:

– Но если придётся возобновлять работу заново?

– Это уже не твоя забота. Ступай обратно, тебя уже заждались. Ни в чём себе не отказывай, расплатишься с шинкарем этим, – кастелян бросил кату серебряный трояк.

– Премного благодарствую, пан возный.

– Благодарить меня не надо. Запомни: я тебе благодеяний не оказывал.

– Запомню.

– И ещё – к утру должен быть трезвый. Осечки быть не должно. Всё, ступай.

Кат выскользнул в дверной проём. Славута подождал некоторое время, затем вышел сам. Во дворе было тихо. Кастелян ещё раз огляделся по сторонам, после чего спустился к реке. Возле берега таинственно шумели камыши, над берегом носились быстрокрылые ласточки. Кастелян поднял голову – запад затягивала огромная туча, вдали засверкали силуэты молний. Точно так же отблески небесного огня сверкали девять лет назад над Парканами…

Прошёл всего два дня после разгрома польского войска. Уцелевшие коронные хоругви оказались прижаты к Дунаю – с холма был виден турецкий лагерь, гигантским полукольцом закрывавший мост через реку – паша Кара Магомет, получив подкрепление от великого визиря Кары Мустафы, решил во что бы то ни стало нанести христианам последний, решающий удар. Однако на этот раз военная удача отвернулась от осман – к Парканам подошли главные силы под командованием Яна Собесского.

Сражение начали хоругви гусар и казаков, которые повёл в бой сам великий гетман коронный Станислав Ян Яблоновский – поле перед турецким лагерем покрылось всадниками с бело-красными флажками, закреплёнными на древках копей. За коронными хоругвями следовали цесарские полки герцога Карла Лотарингского – из лагеря было видно, как сверкающие ряды панцирных гусаров, словно огромный молот, обрушились на левое крыло турок – сипаги дрогнули и стали отступать к мосту через Дунай. Вскоре отряды турок смешались, и отступление превратилось в бегство – сипаги в беспорядке старались опередить друг друга и перебраться на противоположный берег, дабы избежать неминуемой смерти от польских сабель.