Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза

Ленинские советы именовались «пролетарской демократией», сталинский парламентаризм был назван «социалистической демократией».

Как получилось, что диктатура, которая себя вначале так и называла, именуется теперь демократией? Ленин провозгласил: «Пролетарская демократия в миллион раз демократичнее всякой буржуазной демократии; Советская власть в миллион раз демократичнее самой демократической буржуазной республики»[372].

Не называя миллионных коэффициентов, номенклатурная пропаганда заявляла с тех пор, что государство реального социализма — самое демократическое в мире.

Маневр, стоящий за такими формулировками, читателю полезно знать.

Первым этапом маневра было: затуманить в представлении людей понятие «диктатура». Для этого, уже задолго до революции, Ленин и ленинцы стали твердить, ссылаясь на Маркса: всякое государство — диктатура правящего класса; тут нет разницы между либеральнейшей республикой и свирепейшей деспотией: и то и другое — классовая диктатура. Диктатура — это значит: власть диктует гражданам, что они должны делать, а так поступает любая власть, любой правящий класс. Следовательно, диктатура может быть и демократической и не иметь ничего общего с полицейским режимом. Такой демократической и свободной будет диктатура пролетариата.

Второй этап наступил после прихода Ленина к власти. Когда была установлена не некая воображаемая диктатура пролетариата, а подлинная диктатура организации профессиональных революционеров, щедро подкрепленная массовыми арестами и расстрелами, обескураженным энтузиастам разъяснили: удивляться нечему, удивляться могут только мелкие буржуа; речь всегда шла о диктатуре, — а кто же не знает, что это такое? В таких условиях энтузиастам ничего не оставалось, как верноподданнически поддакивать диктаторам.

Но пойдем дальше. Если несостоявшаяся диктатура пролетариата была, по словам Ленина, в миллион раз демократичнее любой буржуазной республики, то уж общенародное советское государство, очевидно, подлинный апофеоз свободы? Это государство действительно принято было в советской печати характеризовать как «невиданный расцвет социалистической демократии».

Начался такой расцвет, как уже говорилось, при товарище Сталине, в короткий промежуток между первым и вторым московскими процессами. Именно тогда и была принята Конституция, оформившая сталинский лже-парламентаризм и провозгласившая всевозможные права и свободы граждан СССР.

Зачем это было сделано? Принятая в декабре 1936 года, накануне разгула ежовщины, Конституция, конечно, не могла убедить советских граждан в том, что и впрямь наступило провозглашенное основоположниками марксизма «царство свободы». Цель была внешнеполитическая. Советское руководство лихорадочно пыталось тогда сколотить антигитлеровскую коалицию в Европе; именно в предвидении разгула ежовского террора оно хотело уравновесить неблагоприятное впечатление, которое ежовщина должна была произвести на Западе, демонстративным переходом к якобы парламентским формам правления. Конституция должна была решить и другую задачу: подсластить горькую для антикапиталистических сил на Западе пилюлю ежовщины сахарином слов о «власти трудящихся» в СССР. Прав был известный американский историк Мэрл Фейнсод, когда писал: Советская конституция «старается добиться поддержки советской системы в несоветских странах. Для этого она обращается к недовольным, разочарованным и наивным людям, благо их восприятие недостатков собственного общества может легко перейти в идеализацию социальной системы, жизни в которой они не испытали»[373].

Что касается советских граждан, то церемониться с ними было, конечно, нечего. Как раз в эти годы в НКВД родилось известное выражение «девять грамм свинца в затылок», четко обрисовавшее перспективу для непослушных. Перед лицом такой перспективы гражданам ничего не оставалось делать, как громко славить Сталинскую Конституцию и распевать введенную тогда в моду Песнь о Родине: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».

Конституция удалась на славу. Недаром Сталин засадил писать ее уже обреченного им на смерть Бухарина. Усмотрев в таком жесте Сталина путь к спасению от гибели, талантливый политический публицист Бухарин вложил все силы в составление Конституции — после чего и был расстрелян.

Конституция настолько удалась, что ее фактически так и не сумели изменить. Десталинизатор Хрущев поставил вопрос о новой Конституции СССР уже в январе 1959 года, на XXI съезде КПСС[374]. На XXII съезде партии Хрущев сообщил, что проект Конституции начали составлять[375].