В августе они воссоединились с Марком и Юго. Мартин опасался этой встречи, но все прошло скорее хорошо. Отчим, улучив момент, снова попросил прощения, сославшись на стресс и временное помрачение рассудка. Чтобы скрепить заключенный мир, он даже подарил Мартину портативный мини-DVD-плеер, чтобы тот мог летом продолжать смотреть свои любимые фильмы. Жанна и Марк сняли красивый дом в Любероне[40]
. Прибыв на место, они были очарованы красотой тех мест и большим садом. А с жарой можно было справиться, река была совсем рядом. Мальчики даже соорудили плот, что позволяло болтаться на воде, наслаждаясь свежестью. А в это время взрослые занимались любовью в своей спальне под самодельной кисейной сеткой от мошкары. Летний отдых проходил в необременительном и неспешном ритме. Вечером они валялись на траве, разглядывая звезды; каждый погружался в свои мечты. Мартин провел спокойные каникулы, и, даже если время от времени мучения возвращались, он впервые начал думать, что, возможно, придет день, когда он почувствует себя счастливым. Ему хотелось в это верить. К тому же никаких анонсов следующего фильма не появлялось, говорили только, что в июле 2005-го выйдет книга «Гарри Поттер и Принц-полукровка». Это давало ему передышку.В конце августа, за несколько дней до начала учебного года, Марк предложил устроить барбекю, на этот раз – на балконе их парижской квартиры. Жанна заявила, что идея
– Идите за стол, все почти готово! – прокричал Марк, будто, повысив голос, он официально наделял себя статусом шеф-повара.
Подростки прибежали на балкон, пока Жанна раскладывала на подносе закуски. И тут Марк обратился к Мартину:
– Как хорошо, что у тебя в комнате была фольга.
– …
– Я совсем забыл ее купить и не смог бы запечь картошку…
Естественно, он прекрасно знал об эмоциональной ценности этих алюминиевых листочков. Два месяца назад, сразу после истории со ссорой мальчиков, Жанна ему рассказала.
– Это так трогательно… – сказала она. – Мартин сохранил их на память о тех сэндвичах, которые готовил ему отец…
Марк сделал вид, что тоже растроган, и рассыпался в похвалах чудесной чувствительности ребенка. Он не мог забыть. И потом, то, как он сообщил об этом злобном поступке, не оставляло никаких сомнений. Он выждал, пока Жанны не будет рядом. Увидев, как горят его воспоминания, Мартин задохнулся. Последнее свидетельство отцовской любви. Он не мог шевельнуться, настолько сильной была мука. Нападение было тем более жестоким, что в последнее время он ослабил бдительность. И вот ненависть снова выплеснулась, внезапно ударив в спину. Ему хотелось закричать: «Но почему? Почему вы это сделали?» Неужели было хоть какое-то оправдание такой жестокости? После книги, подаренной на Рождество, после оскорбления памяти отца, теперь прямо на его глазах уничтожалось то, что было для него самым дорогим на свете. Он смотрел, как чернеет фольга, словно это его собственное тело корчилось в огне.
Внезапно Мартин схватил шампур и воткнул его Марку в руку. Тот заорал от боли. Прибежала Жанна и бросилась к раненому; у того ручьем лилась кровь.
– Он совсем рехнулся! – Марк с криком кинулся в ванную, чтобы перетянуть руку и остановить кровотечение, Юго в полном шоке последовал за отцом.
Жанна с трудом пришла в себя. Опустившись на колени перед рухнувшим на пол сыном, она всхлипнула:
– Но что же ты натворил? Что же ты натворил?
Она без конца твердила эту фразу, словно повторение одних и тех же слов могло прояснить то, что сейчас произошло. Но сын не отвечал, он был как одержимый. В конце концов она дала ему пощечину: она такое много раз видела в кино – жест, возвращающий к реальности. Но ничего не изменилось. Наоборот, Мартин начал кататься по полу, словно охваченный безумием.
Марк с сыном на такси помчались в больницу. После случившегося он не подумал выключить мангал. Теперь все заволокло дымом, от запаха гари можно было задохнуться. Жанна совершенно растерялась. Мартин не приходил в себя. Он бормотал что-то неразборчивое. В панике она решилась вызвать «скорую». Укол или успокоительное, несомненно, помогут. Минут через двадцать в дом вошли два санитара. Когда Мартин увидел их, его смятение достигло предела. Перед глазами снова встала картина: отец, лежащий на полу в бакалейной лавке. Появление двух санитаров означало скорую смерть. От душераздирающей боли он впал в отупение, но она же не позволяла найти облегчение в беспамятстве. Сознание было ясным, слишком ясным, чтобы оставалось желание пережить все это. Когда санитары приблизились, он начал отбиваться. Выхода не было; его пришлось увезти.