Non Cursum Perficio (СИ)

-Не знаю я, в общем... всё может быть, а может и не быть. Но ты очень прав в одном, Патрик. Долой муки совести! Мне надоело полировать поплёванным платочком собственную гильотину. Я и так сделал больше, чем мог и должен был, – не поднимая головы, я взглянул на часы, чуть сдвинув манжету. Интересно, где сейчас Дьен Садерьер и что с ним?.. Вопросы без ответов... и надо сейчас вставать и идти, вести наш корабль во всякое там светлое будущее. В жизни вообще есть много всего замечательного, нужно только отцепить мысли от Некоузской повилики...

Патрик, выпустив из приоткрытого рта изящное колечко дыма, задумчиво посмотрел на меня глазами цвета кофейной гущи в наших чашках:

-Что делать дальше будешь, Седар?

Я пожал плечами, неохотно садясь прямо и опять, с немалым раздражением, обнаруживая в своей чашке Норда в профиль.

-Что делать, что делать... жить. Кто-то уходит на фронт, кто-то гибнет в боях – а мы просто продолжаем жить, потихоньку двигаться вперед, перебирать мелкие камушки своих бытовых чаяний. В конечном итоге, жизнь побеждает всё. Пойдём, пора... девять утра.

-Масло ты шоколадное, а не директор, – вздохнул на это Патрик – непонятно, со злой усмешкой или как-то даже дружески. Бросил на столик купюру, и мы молча разошлись в разные стороны.

О’Филлон – в восьмой корпус, я – в административный. В свою новую странную жизнь.

====== 41. Запертая дверь ======

-Гроза будет, – ни к чему заметил Рыжик, когда за ним с Камилло мягко закрылась белая дверь с серебристыми узорами в виде ландышей. Дверь была похожа на обещание зимних сказок, она вела куда-то в пушистое прошлое, а вовсе не в грядущую с неотвратимостью Берлиозовского трамвая весну. Дверь ему нравилась, и морозный, игольчатый галогеновый свет тоже начинал нравиться: так может нравиться пустому бокалу наливаемое в него белое вино.

За окном загустевала ночь, всем своим существованием отрицающая температуру выше ноля. Камилло заглянул в окно, как заглядывают в глубокую прорубь, и в сомнении пошевелил усами.

-Можно, я свет выключу? У меня от него под свитером чешется, – попросил Диксон слегка смущённо. – У меня с собой фонарик есть...

-Какой?.. – слегка ожил Рыжик и убрал за ухо прядку волос, чуть склонившись вперёд – он сидел в мягком серебристом кресле, похожий на чёрную жемчужину в открытой ракушке. Камилло нетерпеливо клацнул выключателем, в упор убив опостылевший свет тьмой сорок пятого калибра, и уселся на мягкий, мшисто-плюшевый ковёр, немо светлеющий во всеобщей чернильности бытия.

Рыжик едва слышно вздохнул где-то слева, словно опустившийся Диксону на плечо демон-хранитель, устало сложивший за спиной белые крылья с кроваво-красным подбоем.

-Вот, смотри... это мне, наверное, Тамсин сунула, когда мы вместе в трамвае... – щёки Диксона приятно ожгло недавней памятью, – ехали...

На его ладони мягко замерцал мёдом и янтарём похожий на августовское яблоко шар, абсолютно нездешний. Рыжик качнулся к нему, и в тёмных зрачках плеснулись две золотисто-рыжие рыбки – отражения света. Провёл пальцем по абрикосово-матовому стеклу; спросил тихо, с придыханием, проглатывая буквы:

-Кхамилл... ты пришёл сюда, чтобы убить Элен Ливали?..

-Да, – честно ответил Диксон. – Потому что это был единственный способ уберечь тебя. И ещё потому, что я кардинально против Ливали и её методов. Понимаешь, Рыжик, нельзя строить новый мир на крови. Она ничего не способна скрепить. Это не цемент, не клей, не нити...

Он слишком поздно сообразил, что последнее слово прозвучало зря – нити, иглы... Рыжик погас, закрыв глаза, уничтожив отражения света, мягкого и уютного, как Камиллов домашний свитер с оленьчиками. Откинулся на спинку кресла, произнёс равнодушно и как-то безлико:

-Вы все останетесь жить. Никому больше не нужно умирать. Довольно. Ведьмы вообще не понимают, где края у чаши терпения.

-Моя мать была здешней ведьмой... наверное, – сказал Камилло созерцательно, изящно бросая в безгласную пустоту ещё одну нить беседы – лишь бы не начать задумываться над этим вот «Вы все», выносящим за скобки... нет. Рыжик просто неудачно выразился. Успокойся, Диксон, ты старый паникёр и мнительный меланхолик. Коснувшись стекла фонарика похожим на ветвь, длинным сухим пальцем, Камилло продолжил:

-Так необычно: прийти в чужой мир и обнаружить, что под его землёй лежат твои корни... скажи, Рыжик, а ты ещё помнишь Фабричный квартал? Мы ушли оттуда так недавно, всего несколько дней назад, а мне кажется, что миновала целая эпоха...

Рыжик, запертый в собственной темноте, попытался вглядеться в размытые по стенам его души тени прошлого. Эта беспощадная, стальная воля вытянулась в привычную для себя форму иглы – тогда как сам Рыжик, его человеческая суть, был лишь мимолётным бликом на её острие.