Нона из Девятого дома

К полнейшему ужасу Ноны, Агламена опустилась на единственное родное колено. За ней начали падать на пол старики в мантиях, люди средних лет в мантиях, молодые в мантиях – по одному, потом по двое, потом по трое, глядя на своих товарищей. Только несчастная сестра Берта так и осталась стоять с пикой, да еще тот, кто ей помогал. По темному залу пробежал шепот:

– Преподобная дочь, Преподобная дочь, Святая дочь.

Ужас Ноны только усилился, когда она поняла, что они обращаются не к Кирионе Гайе, а к ней самой. Агламена поднялась на ноги – это заняло довольно много времени, но она одним взглядом отгоняла тех, кто пытался ей помочь, а потом затопала вперед, в пятно света, которое отбрасывал фонарь принцессы. Она протянула руку и коснулась щеки принцессы – и обе отшатнулись друг от друга.

Кириона Гайя опомнилась первой.

– Ты всегда говорила, что я вернусь в гробу, Агламена, – весело сказала она.

– Они тебя убили, – сказала Агламена.

– Случайное преступление, – пояснила принцесса, – не говори Круксу, я совершенно и абсолютно не намерена доставлять ему такую радость.

Агламена толкнула ее прямо в грудь рукой в перчатке. Кириона немного пошатнулась и прохрипела:

– Не надо, там когда-то было мое сердце. – Но взгляд старого солдата уже упал на Нону.

Нона съежилась в объятиях Пирры, потому что лицо у Агламены было такое же неприятное, как у Камиллы, когда она ловила ее за выплевыванием пережеванной еды в цветочный горшок или еще куда. Она читала этого старого разъяренного воина как книгу: женщина была очень, очень сердита и винила ее. Кириона Гайя тоже могла ее прочитать, потому что она вклинилась между ними и холодно сказала:

– Это не она, капитан, это только ее тело.

Через плечо принцессы Агламена долго и подозрительно изучала Нону, потом вздохнула, развернулась и сказала:

– Все внутрь. Немедленно. Закрывайте ворота, – велела она людям в мантиях.

Все еще стоя спиной к своим людям, она добавила:

– Нав, будь уверена, я бы избила тебя до полусмерти, если бы не эта ужасная осада. Я не знаю, почему ты здесь, я не знаю, зачем ты вернулась, но если у нас еще будет время и Девятый дом будет существовать, я задам очень много вопросов. А пока только дай мне информацию, которая может мне пригодиться.

– Нам нужно пройти к камню, – сказала Пирра.

Агламена посмотрела на нее, но Пирра, как обычно, осталась совершенно равнодушной к враждебному взгляду глаз-буравчиков.

– Итак, в разгар самой страшной чрезвычайной ситуации, с которой когда-либо сталкивался мой Дом, – медленно произнесла Агламена, – вы требуете, чтобы я пропустила незнакомцев к главной нашей святыне.

– Да. По праву ликтора, – ответила Пирра.

Лицо Агламены осветилось тем, что точно не было надеждой, но явно обитало в одной комнате с ней – ну или, по крайней мере, в одном здании. Она снова взглянула на Пирру, Пирру в обычной куртке, обычной одежде, с обычным оружием и необычной щетиной на подбородке.

– Ваша светлость… – сказала она с сомнением.

– Право ликтора, сказала я. Не искусство ликтора, капитан…

– Маршал, – поправила Агламена, – но до отставки я была капитаном.

– Территориальные формирования?

– Ударная группа, за грехи мои.

– Для щегла ты выглядишь слишком разумной, – сказала Пирра как можно обаятельнее, и старая солдатка издала звук, бывший в близком родстве со смехом.

– С детства этого слова не слышала. – А потом Агламена ощетинилась, как будто расслабилась слишком сильно: – Ты можешь нас спасти или нет?

– Возможно, если ты пропустишь нас к камню.

– Но где Преподобная дочь, которую мы считаем святой и ликтором? Зачем вам Гробница?

В голосе Пирры уже не было улыбки, она говорила примерно как Ценой страданий по рации.

– Капитан, возможно, ты меня поймешь, если я скажу, что это дело императорской разведки.

Но это лишь снова рассмешило Агламену – на этот раз смех был горький.

– Ну уж нет, не надо мне тут про разведку, юная ты дура. В Девятом доме бюро не любят. Когда они приходили к нам последний раз, тридцать лет назад, мы выкинули их в одиннадцати часах от тюрьмы с запасом воздуха на десять часов и велели поторопиться.

Агламена посмотрела на Нону. Нона снова почувствовала себя несчастной, у нее горели щеки, под рубашкой она вся сопрела. Солдатка посмотрела на нее мрачно, как на чужую, и добавила:

– Заноси ее внутрь, к обогревателю. И медленно. Она замерзает.

– Нона не мерзнет, – возразила Пирра, но потом перехватила ее и другим голосом сказала: – Нона, да ты ледяная.