Эмиль хотел, чтобы прекратились мои капризы: нытье о Норе, вспышки гнева, «эмоциональная нестабильность». Я пыталась взять себя в руки. Пыталась, пыталась, пыталась. Он не понимал, почему у меня не получается, я тоже этого не понимала. Эмиль говорил, что мне нужно покончить с этим и ради него, и – как великодушно с его стороны – ради меня самой. Он часто повторял это разными словами при разных обстоятельствах, одновременно злобно, отчаянно и рассудительно. Но на меня – безумную женщину, которую следовало бы запереть на чердаке, – ничего не действовало.
– Так порви со мной, раз я тебе не подхожу! Раз я хуже, чем Нора!
– Но я не хочу! – кричал Эмиль.
Наверно, ему следовало бы меня бросить. По крайней мере, он избавился бы от Норы. Ведь не его она преследовала. Иногда мне казалось, что в глазах Эмиля я предстаю просто психически больным человеком, вырвавшимся из смирительной рубашки.
Под конец Эмиль предложил, точнее, настоял на том, чтобы мы вместе пошли к психологу. Я не пыталась исследовать природу этого предложения, а сразу согласилась. Мне это показалось хорошей идеей. Его предложение создавало иллюзию, будто я по собственному почину заблудилась в лабиринте и нуждаюсь в профессиональной помощи, чтобы найти выход и не обрекать себя на заточение на чердаке на всю оставшуюся жизнь.
Церковная семейная консультация могла принять нас раньше остальных. В приемной нужно было снять обувь и сидеть в носках, послушно дожидаясь, когда тебя вызовут. На стене висел постер в стилистике семидесятых: мальчик и девочка в нежном объятии. От этой картины становилось немного не по себе, то ли оттого, что на ней были изображены дети, то ли оттого, что их любовь была такой горячей, что могла растопить заснеженный пейзаж вокруг. В приемной было тихо, только настырно тикали часы. Я испытала облегчение, когда появилась дьяконесса. Вид у нее был заурядный, как у многих церковников: тапки, кофта, седые волосы, очки. Она представилась как Йорель – видимо, потому, что так ее звали…
Мы сели, и дьяконесса положила гигантскую пластинку снюса под губу. Я задумалась, хороший это знак или плохой. В порыве добродушия решила, что хороший, чтобы с энтузиазмом взяться за этот проект. Со стены на нас смотрел кричащий красный постер со стилизованным рыцарем на откормленной лоснящейся кобыле. Вперед!
– Итак, – понимающе улыбнулась Йорель, – кто хочет начать?
Она хотела знать, как мы познакомились, что заставило нас влюбиться друг в друга, все приятные воспоминания. Это оказалось несложно. Сложным было не это. Какое у тебя чувство юмора. С тобой так интересно говорить. Ты пишешь фантастические вещи. Ты наполняешь мою жизнь счастьем. Меня восхищает твой ум, твоя красота, твоя доброта, твоя стойкость. Йорель кивала и улыбалась. Быстро выяснилось, что она любит изъясняться метафорами. Отношения – это своенравная лошадь, весы с неравными грузиками, любовь – растения, которые нужно поливать… В этом тоже не было ничего сложного. Или неприятного. Терапия была языком, на котором я могла говорить даже во сне. Было легко отвечать, легко поддерживать разговор, легко предугадывать следующий вопрос. Нет, я делала это не со зла. Просто я словно пересела с обычного велосипеда обратно на трехколесный.
Разумеется, в процессе разговора всплыла Нора. Первой упомянула ее не я, но было любопытно посмотреть, как она внезапно возникла в комнате на третьем этаже семейной консультации с видом на детскую площадку. Мне хотелось сказать ей «Привет».
Пришло время углубиться в болезненные моменты. Эмиль описал ужасную неделю в Оденсе
Йорель поинтересовалась у Эмиля, спрашивал ли он у меня позволения, прежде чем назначать встречу с Норой. Он признался, что нет. У дьяконессы была наготове целая куча правил и рекомендаций, бог знает откуда взявшихся. И одно из них гласило: никто не имеет права видеться с предыдущим партнером, не спросив перед этим нынешнего, что тот думает и чувствует по этому поводу. Бинго. У нас есть победитель.
15
На сегодня хватит