Нормальная история

Россию нынешнюю сотрясает хохот. Напоминает мне это начало века двадцатого. Тогда тоже хохотали до упаду и над всем. Распутин, Цусима, Дума, Пуришкевич, кадеты, велосипеды, ананасы в шампанском. Все было смешно. Вспомним Сашу Черного: “Все мозольные операторы, прогоревшие рестораторы, остряки-паспортисты, шато-куплетисты и бильярд-оптимисты валом пошли в юмористы”. Смех нарастал до 1917-го. Вот когда юмористы-любители взялись за маузеры, стало не до смеха: “Я Лева Задов, юмор-р-рист и куплэ-этист! Со мной шютить нэ надо! А ну, сволочь, выходи в коридор!” Профессионалам пришлось выйти в коридор или эмигрировать. Аверченко в Париже выпустил не очень-то веселую книжку “Дюжина ножей в спину революции”. Ильич, читая ее в Кремле, хохотал над автором: ох и уморил еси! Ему смешна была бугжуазная интеллигенция. Вскоре ее стали отстреливать, а самых “смешных” отправили на пароходе куда подальше, чтоб серьезные большевики не поумирали со смеху…

Смех в сегодняшней России – что-то среднее между фитнесом и психбольницей. Он востребован населением. Граждане активно хохочут: борются со стрессом, изгоняют страхи, сбрасывают калории, укрепляют кровеносные сосуды. И как-то неудобно войти в это просторное помещение с санитарами, фикусами и тренажерами, чтобы произнести нечто старомодное:

– Дамы и господа! Судя по всему, родная метафизика собирается преподнести нам очередной сюрприз. Может, хватит ржать?

Темная энергия

“Яростная атака камикадзе захлебнулась”.

“Д’Артаньян яростно сжал ее в объятиях”.

“На плите яростно шкворчала яичница”.

“Она бросила на него взгляд, полный бессильной ярости”.

“Винсент обмакнул кисть в кадмий желтый и яростно набросился на холст”.

“Цунами яростно обрушилось на притихший поселок”.

Литературный текст нуждается в ярости, как мясное блюдо в перце. Не счесть всех оттенков ярости в мировой литературе. Ярость оранжевыми самоцветами сверкает в романах и рассказах. Ею могут быть одержимы все земные стихии, даже вода из сломанного крана может капать “с яростной монотонностью”. О людях и говорить нечего. Каждый из них по воле автора легко становится носителем ярости, даже дряхлая старуха, “яростно” опирающаяся на клюку, или “яростно” топчущий жука ребенок. Яростно дерутся, спорят, оправдываются, храпят, дышат, кашляют, сморкаются. Инфернальные герои де Сада, например, “яростно, с воплями и проклятиями” кончают, извергая свою неиссякаемую сперму…

Бог с ней, с литературой. Бумага, как известно, все стерпит и не загорится ни от яростного взгляда Наполеона, ни от яростного крика Заратустры. А как с живым человеком? Жизнь ведь, как известно, страшнее хоррор-романов.

Я вырос в стране, где ярость стала цементом в здании “самого свободного и справедливого в мире” государства. Статьи и книги подпольного революционера Ленина дышали яростью. В одной из своих прокламаций он советовал восставшим рабочим обливать полицейских серной кислотой. Захватив власть в России, большевики стали насаждать коммунистическую идеологию с невиданной доселе яростью. Для построения земного рая им потребовалось пролить реки крови человеческой. Угрюмая ярость Сталина, как перегретый пар в турбине, раскрутила маховик массового террора. “Уничтожим кулака как класс!” – писали в газетах и кричали на митингах. В печати яростно клеймили гнилую интеллигенцию, троцкистских шпионов и убийц, инженеров-диверсантов и врачей-вредителей. “Расстрелять, как бешеных собак!” – требовал генеральный прокурор на показательных процессах. Во время войны ярость советская одолела ярость нацистскую. “Пусть ярость благородная вскипает, как волна!” – пели советские солдаты возле поверженного Рейхстага. После войны толстый и поэтому “добродушный” Хрущев яростно грозил Западу самой мощной в мире водородной бомбой, яростно стучал ботинком по трибуне в ООН, яростно кричал на выставке художников-нонконформистов в московском Манеже: “Педерасты!”

Ярость пропитывала советскую жизнь, как слоеный пирог, ее концентрация в каждом социальном слое варьировалась. Ярость клубилась в воздухе кабинетов, заводов, казарм и лагерей, растекалась по страницам газет, плакатов, сочилась с экранов телевизоров. Ярость звенела в ушах коммунистов, дремала в мозгах рабочего класса, пряталась за лицами родных, учителей, начальников, уличных хулиганов, кондукторов, милиционеров и уборщиц, чтобы в нужный момент оранжевым протуберанцем вырваться на свободу.

Столкновение с яростью начиналось с раннего детства.

Грубость в общении с детьми считалась социалистической нормой. “Не надо сюсюкать с ребенком!” – наставляли советские воспитательницы молодых мам. Окрик и подзатыльник неизменно висели над детскими головами. Школьные учителя от ярости впадали в истерики, топали ногами, захлебывались слюной. Дома было не лучше.

– Мне опять краснеть за тебя на родительском собрании?! – пучил глаза побагровевший отец.

Советский ребенок был всегда виноват. Нам всегда приходилось оправдываться.