Носчик шкур

Первым Бабета учуяла не гарь дерева, а ненавистный запах подгоревшей тыквы. Она поспешила к крыльцу, ожидая найти возле него хеллоуинский фонарик и "погасить его к черту", как обмерла. Лицо ее исказилось. Горел дом. Резвое жестокое пламя плясало на стенах, крыше и ехидно улыбалось в огромных глазниках кривой тыквы на пороге.

В отсветах яркого пламени Бабетта вдруг предстала молодой, спокойной, не таким суровым и черствым человеком, каким все ее называли. Дым окутывал дрожащую худую фигурку. Ветер гудел и бил пламенем под ноги. И когда новый крик раздался в ушах, Бабетта упала на колени и зарыдала. Миг оцепенения перешел в безутешный плачь. Громко ревел дом, кричал, словно умирая от нестерпимой боли. И Бабетта рыдала вместе с ним, кривилась на земле в беспомощности и досаде.

Когда крик оборвался, Бабетта только тихонько вымолвила:

— Уил! Мой Уил!

Тут в порыве прошлой памяти, ослепленная неизведанным будущим, она бросилась в дом. Было ли у нее будущее и жизнь после кончины Уила, не скажет никто. С того зловещего пожара больше Бабетту не видели. Не видели и ее старого пса. Говорят, огонь все слизал, ничего не оставил. Но иные старики, что еще по молодости знавались с Бабеттой, поговаривают, что жива — живехонька она. Сбежала дальше в глушь. И мужа своего утащила. А про Девида никто и не знал. Как пришел он по-тихому, незаметно, так и сгинул.