Носитель судьбы

Ибо на небольшом резном столике стояла черная статуэтка, ощерившая на меня клыки и глядящая вытаращенными глазами Азины, Госпожи Страды. Беременной и танцующей с миской, что ждала жертвенной крови. Рядом лежали нож из обсидиана и кубок, изготовленный из черепа.

Может, был это трофей, привезенный из похода в наши земли?

Может. Из-за других дверей до меня доносились звуки музыки, я слышал хихиканье и высокий, соблазнительный смех Сверкающей Росой. Я толкнул эти двери.

Баня. Личная баня Смильдрун, большая, выложенная полированным камнем и деревом. В лицо мне ударил горячий пар, и на миг я будто ослеп. Смильдрун сидела на деревянном стуле, голая, распаренная и сверкающая от пота. Она вся состояла из складок, те были одна на одной, так, что я не мог даже понять, где ее грудь. Она упиралась толстыми ножищами в помост, и с расставленными ногами выглядела как Праматерь.

Другие женщины сидели рядком на лавках, была там ее сестра и две кузины, две невольницы и какие-то свояченицы. В Доме Росы жило семь молодых женщин, и похоже, что все они как раз и находились в бане, когда Смильдрун вызвала меня к себе. Старшие женщины обитали в отдельном доме и, кажется, говорить им было особо не о чем.

Я видел не слишком отчетливо, поскольку невольница плеснула черпак воды на раскаленные камни, и все снова заволокло густым, горячим паром. Еще в воздухе витал густой запах специй.

Смильдрун взглянула на меня со своего трона, но не сделала и жеста, чтобы заслонить свою наготу.

– Крысеныш! Раздевайся, хайсфинга. Что в бане делать в шубе?

Я разделся и оставил все перед дверьми, не зная, что бы мне с ним делать.

А потом вошел в клубы пара, в звуки арфы и в хоровое хихиканье.

Я встал в душной жаре, впереди маячили неясные фигуры, отовсюду появлялись ладони, которые цепляли меня и толкали, неуемно хихикая. Кто-то подставил мне ногу, я свалился на лавку, на ряды скользких бедер и колен, вызвав хоровой писк и новую канонаду смеха.

Резкий запах щекотал нос, беспокояще знакомый.

Я вдруг увидел продолговатое, залитое потом лицо одной из своячниц Драконихи, с дикими глазами и настолько сжавшимися зрачками, что напоминали мне черные черточки, режущие янтарные глаза напополам, сверху вниз.

Хархаш.

Черная Смола Снов.

Они не умели курить это ни в трубке, ни в кальяне, а потому бросали комья смолы на раскаленные угли, а дым смешивался с паром. Его было немного, но я все равно чувствовал, что голова моя кружится.

Смильдрун внезапно пнула меня в лицо, не вставая при этом с кресла, и я свалился на мокрые доски. У поверхности пола было чуть холоднее.

– Вставай! – крикнула она.

Я встал, выплюнул кровь, и вдруг кто-то стеганул меня сзади. Не плетью или ремнем, но розгой. Гибким прутом, вырезанным с какого-то куста. А потом еще раз.

И снова.

– Вот же ты грязный, крысеныш! – она зашлась визгливым смехом. – Нужно стереть с тебя грязь.

Я подумал, что судьба раба – тяжела.

У всех были розги, некоторые держали по нескольку за раз, и мне казалось, что я попал под косы колесницы. Некоторое время я не понимал, что мне следует заслонять, но хватило и одного прицельного удара, чтобы я понял это.

Розги оставляли следы, но не резали кожу так глубоко, как плеть. Через какое-то время все тело мое напухло красными полосами, но кровь не шла.

Продолжалось это бесконечно, вокруг вставали клубы пара, а меня хлестали под свист розог и хохот, пока Смильдрун наконец не хлопнула в ладоши – и все закончилось.

– Теперь твоя очередь, – крикнула она. – Ты подросток, но у тебя тело мужчины, а потому покажи, что ты умеешь.

Она бросила пучок розог к моим ногам – куда более тонких и деликатных, чем те, которые оставили полосы на моей коже, на некоторых еще оставались листья. А потом все добрые женщины двора поднялись с лавок и стали подставлять тела, чтобы я их стегал, и даже Смильдрун вытянула сперва одну, а потом и вторую свою толстую ногу. Я понятия не имел, что это все значит, решил, что чему быть, того не миновать. Некоторые из тех женщин выглядели вполне заманчиво, у них были стройные тела и экзотические, продолговатые лица, но вообще-то я этому не радовался. Что-то говорило мне, что я погибну тут, раз уж они дали мне увидеть свои нагие тела. Я действительно думал об этом как об обряде в Доме Женщин в Амитрае, а я ведь видел здесь статую Азины.

Я не хлестал их слишком сильно, гибкая метелка не позволяла такого, но я делал, что можно, а хохот Смильдрун разносился по бане, как визг свиньи.

Когда все дамы повернулись ко мне спинами, оттопыривая зады, я украдкой поднял оброненную розгу и отхлестал их, пробуждая хоровые писки, полные возмущения, но Смильдрун смеялась так, что упала на свой трон.

Она захлопала в ладони и, топая, прогнала женщин в другое помещение, под хоровые протесты, хихиканье и дикие визги. В пару осталось совсем немного дыма от хархаша, однако женщины сидели здесь довольно долго и все были одуревшими.

А потом она потянулась за кувшином и налила мне в деревянный кубок.

– Выпей, крысеныш, – сказала. – Тебе не помешает.

Прозвучало это зловеще.