Читаем Носитель судьбы полностью

Носитель судьбы

В кубке была амбрия, смешанная с пальмовым вином и капелькой смолы. Я выпил немного, остальное украдкой выплюнул. Смильдрун отпила глоток прямо из кувшина, а потом фыркнула вином на камни и мощно чихнула. Ее обычно прекрасные волосы были совершенно мокрыми и приклеились к черепу, а потому она выглядела как огромная раздутая жаба.

Я, подумав, протянул в ее сторону кубок, и на этот раз ничего не стал выплевывать.

– Отдай-ка кубок, – тотчас же потребовала она. – Ты еще мал для такого.

Я когда протянул руку, она вдруг накинула на нее ременную петлю и затянула ее, а потом привязала к лавке. Я замер, склоненный, дернул ремень на пробу. Ничего.

– Ты все еще грязный, – заявила она, взяв в руки розги. – Все еще.

Мне не слишком хочется рассказывать, что было дальше. И дело даже не в порке, а в том, что пришлось сделать змее, притаившейся в листве. Поскольку я понял, чего желает та женщина, и знал также, что я должен ей это дать, хотя более всего желал ее убить и хотя вызывала она во мне отвращение. Даже резкий ее запах, когда она танцевала вокруг меня, размахивая розгой, – мускусный, – был невыносим, как запах бритой медведицы. Я также знал, что если все пойдет так, как Смильдрун желает, судьба моя станет такой же, как и у других молодых рабов. Она прожует меня и выплюнет. Смильдрун казалось, что мне повезло, однако, это я должен заключить ее в узы.

А я был научен моей сладкой учительницей и любовницей. Моей мудрой Айиной, которая сказала мне, что то, что происходит между мужчиной и женщиной – это война.

И на этот раз это и правда была война. Битва на жизнь и смерть.

Она хотела подчинить меня, волочить по земле, царапать и пинать. Хотела трепать меня за загривок, как щенка. Хотела заставить меня лизать ей ноги. Хотела заставить делать все, что только придет ей в голову.

Я позволил ей.

И использовал это. И знал как.

И постепенно растопил ее, будто воск, делавшийся в моих руках все мягче и мягче.

Это было жестоко и отвратительно. В этот миг она была величайшим моим врагом, а мне приходилось оставаться чувственным и сладчайшим, как амброзия с медом. Я сумел, поскольку прикрывал глаза и чувствовал Айину. Чувствовал ее запах, прикасался к ее бархатным бедрам вместо ороговевшей, кудлатой и обвисшей кожи Смильдрун. Вместо слоев жира вспоминал тонкую змеиную талию и круглые, твердые ягодицы. Вместо похотливого смеха слышал я голос Айины. Чувствовал я вкус Айины, будто бы она на миг вернулась с Дороги Вверх, чтобы оказаться в моих объятиях. Снова. Только Айина и я.

И на короткий миг я дал сверкающей от пота Смильдрун то, чего никогда не давал ей ни один мужчина. И сразу забрал, чтобы она верила: я сумею открыть ей страну счастья, и – чтобы она желала еще. И чтобы она поняла, что не сумеет вырвать этого силой, что с помощью плети и кандалов она сумеет получить лишь то, что и всегда.

Когда я возвращался в наш сарай, меня переполняло отвращение к самому себе и ко всему миру. Я знал, что именно я получил, и что это было необходимо. И я сохранил малую часть гордости лишь потому, что ни разу не подумал о Воде. Словно бы таким образом я мог уберечь ее хотя бы от чего-то. Айина все поняла бы, и потому она была со мной, чтобы добавить мне сил. Вода – нет.

Бенкей все еще ждал подле очага, пытаясь жечь разные листья в своей трубке, но лишь кривился и то и дело выбивал ее.

– Война – это торжество необходимости, – сказал он, вручая мне кувшин. – Я немного сохранил. Выпей, тохимон.

– Если пять кувшинов не смыли тот вкус… – сказал я, и мы оба рассмеялись, хотя я – с горечью.

Через несколько дней под город съехались купцы и разбили лагерь на том же месте, что и всегда. С повозок их сняли колеса, а снизу прицепили полозья, и волы исходили паром под длинной зимней шерстью. Я высматривал между ними девушку, которая тоже приехала на санях. На ней был панцирь из твердой кожи и меховой колпак, усиленный бармицей. На плаще ее был круг материи, на котором багряной нитью вышито было существо с крыльями и головой хищной птицы, туловищем льва или леопарда. Я знал, что такие создания зовутся грифонами.

Только через два дня я сумел подойти к девушке в одиночестве, с рогом горячего пива.

– Харульф? – спросил я, указывая на шитье на ее плаще. – Читающий-на-Снегу? Я знать Харульф. Харульф Люди Грифоны. Хороший человек.

Она нахмурилась и взглянула на меня сверху: была очень высокой. Оперлась ладонью о рукоять меча.

– Ты что-то знаешь о моем свояке? – спросила.

Я посеял еще одно зерно.