Носитель судьбы

– Ты! – рявкнул он с яростью, тыча в меня своей палицей. – Лунный пес, Теркей, или как там тебя звать. Немедленно ступай во двор! Добрая Смильдрун тебя зовет. И я надеюсь, что…

Бенкей, не вставая с попоны, на которой он сидел, махнул ногой, одновременно перехватывая палицу. Удулай кувыркнулся через плечо и грохнулся на глиняный пол так, что пыль поднялась.

– Ты впускаешь сюда холод, – дохнул ему в ухо Бенкей, сидевший уже за его спиной, давя тому на кадык удерживаемой двумя руками палицей. – Это во-первых. Во-вторых, следует стучать в дверь, прежде чем войдешь. А в-третьих, хозяев дома следует поприветствовать. Сказать: «Добрый вечер, дорогие земляки». А подобно тебе поступают лишь дикари и всякая там голытьба из Камирсара. Я когда-то служил в «Солнечном» тимене и знаю, что камирсарцы – не люди. Однако с сегодняшнего вечера ты вынесешь не только поучение о добром поведении, но и то, как много есть минуток, когда тебя никто из местных не видит. А это опасная страна. Достаточно минутки невнимательности – и можешь погибнуть. За последний месяц один из местных умер, а двое едва дышат, один только сегодня едва остался жив. А все они родились здесь, а не в солнечном Камирсаре. А тебя, сына козла, кто оплачет?

Он отпустил палицу, и Удулай упал лицом вперед, хрипя и кашляя. В это время я неохотно натягивал штаны и меховую куртку. Старик наконец поднялся, одной рукой держась за горло и жестикулируя худой ладонью. Лицо его было совершенно фиолетовым, говорить он не мог.

– Лучше подумай, – посоветовал я ему. – Прежде чем начать злоречить и угрожать, подумай, что случится, если наутро одного глупого амитрая найдут в сугробе совершенно закостеневшим. Если не знаешь, то я тебе подскажу: совершенно ничего не будет. Старик потерял дорогу в метели, поскользнулся и свернул себе шею. Бывает.

Потому-то он ничего не сказал. Встал, мрачно зыркая, и вновь завернулся в свою попону. Бенкей вежливо подал ему палицу, а потом резко выдернул из-под руки. Наконец мы вышли, но Удулай не желал идти вперед, семенил в нескольких шагах за моей спиной. Мне это не мешало, дорогу к двору Сверкающей Росой я знал. Когда мы вошли сквозь резные двери, все залепленные снегом, исхлестанные ветром и обожженные морозом, внутри меня ослепил свет, навалилась духота и оглушил шум. В большом зале расставили столы, в очаге пылал с ревом огонь, а братья и кузены Смильдрун сидели вокруг стола, перекрикиваясь и напиваясь. Молодая женщина из Кангабада, всхлипывая, собирала на корточках черепки разбитого кувшина, не обращая уже внимания на разодранную на груди, мокрую от пива рубаху.

Полуголый племянник Смильдрун раскачивался подле стола с воздетым рогом, которым он потрясал в сторону сидящего на торце стола дяди. Смильурф был голым, с перебинтованной грудью, одна рука его свисала на перевязи – он едва мог сидеть на стуле с деревянной спинкой. И только ладонь, сжатая на серебряном кубке, казалась живой.

– И вот что я еще скажу тебе, Смильурф, – орал тот, с рогом. – Если тебя не поставит на ноги хорошая горячая сучка из Амитрая, такая как вот эта, то не знаю, дельный ли ты парняга! Кишки тебе, может, и отбило, но остальное ж, небось, работает, как нужно!

Смильурф пытался улыбаться, а то и что-то сказать, но только закашлялся, и ручеек крови потек у него по подбородку, впитываясь в слипшуюся бороду.

– Я всего лишь хотел помочь вам жить в страхе Праматери, – прошептал Удулай. – Чтобы вы не одичали, как они. Чтобы помнили: один – это ничто. Что благо – это всегда общность и приказания Подземной. Видишь, как выглядит жизнь тех, кто не ведает послушания и скромности? Хочешь быть, будто животное?

– Веди, старик, – буркнул я.

Мы пошли коридором вдоль резных балок, пока не оказались перед дверьми, украшенными рядами крупных гвоздей.

– Открой ее и войди, – проскрипел Удулай. – Сейчас ты получишь урок покорности.

Я толкнул дверь, чувствуя, как грохочет мое сердце.

В комнате не было никого, стояло лишь небольшое ложе с резными конскими головами в изголовье, ложе было накрыто шкурами, а еще одна – огромная, какого-то неизвестного мне косматого зверя – лежала на деревянном полу; тут же был и каменный очаг, в котором ярился торф. Была там еще и стойка, на которой висел полупанцирь из тисненной кожи, и размер его позволил бы разместить внутри огромную тушу Смильдрун; панцирь был украшен железными чешуйками, а подле него висел шлем с заслонкой на шею и верхнюю часть лица. На стене был также щит, а на нем – копье и меч. Всего этого можно было ожидать.

Но кроме того, на колышках висели еще и кандалы с цепями, пучки ремней и несколько плетеных бичей. Такое я мог ожидать в сарае, в помещении для рабов или в арсенале, но в спальне? Я взглянул в другую сторону и чуть не вскрикнул. Содрогнулся, чувствуя себя так, словно проглотил собственное сердце.