Носки

Вот и со мной то и дело переглядывался мной убитый солдат, который время от времени появлялся в окнах. И я тоже не мог быть прежним. Но и унывать я не хотел. Постепенно я успокоился и лелеял надежду найти свою милую, кой она стала для меня. Я желал её встретить в этой реальности и всё ей рассказать. А вдруг она и так всё знает, и так же видит меня во снах.

Она давала мне подсказки, и я сумел по ним найти себя.

Но теперь я должен найти её.

— Ну, чего у вас, ребята? — спросил подскочивший Мироныч.

— Да всё хорошо! — ответил я.

— Прогулялся немного. В конец поезда и обратно, — сказал несколько приободрившийся Мироныч.

— А не пора бы нам перекусить? — спросил Илья.

И мы, увидев его живёхонькие черты лица, ему невольно улыбнулись.

Что-то случилось за это короткое время нашей вагонной обособленности, и мы снова будто пришли в себя.

И как-то тепло по-дружески сели и поели. И с того времени пропал тот самый убитый мной солдат. Он больше не заглядывал в окна и не являлся ко мне в тамбуре. Да как-то все мы настроились на добрый лад и ехали уже со спокойными светлыми лицами.

А когда за окнами появилась Западная Сибирь, вся равнинная, степная да с пролесками, становилось всё легче и ближе к Восточной.

Мы много спали, разговаривали и ели. Говорили обо всём подряд, только не о войне. В такой атмосфере время летело быстрее, и мы проехали Омск. Следующим был Новосибирск, и это время стало течь иначе. Мы обменялись новыми номерами телефонов, чтобы не потеряться совсем, и остаток пути до Новосибирска просто промолчали, иногда переглядываясь, и почти совсем не спали.

Когда прибыли в Новосибирск, Илья, прощаясь, сказал:

— Похоже, для меня ничего не кончилось, — и спрыгнул на перрон.

Я не совсем его тогда понял, но внутри что-то дрогнуло.

Итак, остался путь на Красноярск для нас с Миронычем на двоих.

Мы завалились спать. Впереди было ещё двенадцать часов великих расстояний. Но в этот раз я почему-то долго не мог уснуть.

И лишь под утро в схватившем меня сне я снова увидел её, пробирающуюся по тёмному, синеватому от темноты вагону. Она дошла до наших мест и почему-то села на нижней полке у ног Мироныча, и словно не замечала, как я наблюдаю за ней с верхней полки.

Мы прибыли ярким, солнечным утром. Но у меня не выходило из головы, почему она сидела именно там, рядом с Миронычем…

Мы собрались и как раз выходили, когда у него зазвонил телефон. После трёх суток в пути казалось, что земля раскачивалась под ногами. Так уж привычна стала эта вагонная качка, что в теле продолжало ещё что-то качаться.

Я тащил его рюкзак, а он что-то тихонько говорил. А потом остановился и сказал, что это дочка звонила и спрашивала, дескать, когда он к ней приедет.

— Ну, что писатель. Вот и прощаться пора, что ли? — произнёс Мироныч с грустью в голосе, выйдя на вокзальную площадь. — Ты где живёшь? — спросил он тут же.

— Да я на правом берегу, — ответил я.

— А мои недалеко. В центре, здесь, — сказал Мироныч. — Поеду всё-таки признаваться, — улыбнувшись, добавил он. — Ладно, давай возьмём такси. Я доеду, ну, а ты дальше поедешь, куда надо, — предложил он.

— Хорошо, — ответил я. — Только я совсем уже без денег. Максимум, на автобус наскребу.

— Да об этом ты не волнуйся. Я заплачу. Это даже не обсуждается, — сказал Мироныч и пошёл к бело-жёлтой Шкоде.

На такси мы довольно быстро добрались до того места, куда надо было Миронычу. Я помог ему с рюкзаком, и мы попрощались, пообещав обязательно встретиться ещё до его отъезда в деревню.

Потом я отправился домой, проехав через весь город до самой крайней окраины.

Я не был здесь не так уж и давно, но видеть снова свою родную окраину было непривычно, хотя здесь как раз-таки практически всё было неизменно долгие годы.

Оказалось, что матушка моя за то время, что я не выходил на связь, серьёзно извелась и маялась скачущими без причины давлением и пульсом. Я сказал, что якобы случайно обронил телефон с моста, а позвонить с другого не смог, потому что забыл её номер и не помнил никаких других номеров. Ещё наговорил, что якобы провёл несколько литературных вечеров, и что людей было много, и всем очень понравилось. И что мне кричали: «Бис!». А после вечера я раздавал автографы на своих книжках.

Ей тотчас же полегчало, и она тут же стала звонить всем родным и рассказывать, что я, наконец, нашёлся, и какой я в общем, молодец, что гастроли мои удались, и далеко теперь на западе знают меня как писателя, и имя моё на слуху.

Но от матери, правда, мало, что можно утаить.

— Сынок, ты как вернулся, совсем другой какой-то стал. Какой-то замкнутый. Что случилось? Ты ведь идёшь по тому самому писательскому пути, о котором мечтал, — сказала она, не выдержав.

— Так-то оно так. Подустал, наверное, с непривычки. Ты же знаешь, как я боюсь людей. Читать на большую аудиторию довольно сложно, — ответил я.

— Нет. Здесь явно что-то ещё, кроме твоей боязни сцены, — сказала она. — Ты, наконец, встретил женщину? — предположила она.

— Ещё не встретил, — ответил я. — Но она уже мне снится.

Она улыбнулась и спросила:

— Снится? Уже несколько раз?