Носки

Мы улеглись по своим койкам, и с последними скрипами воцарилась полная тишина, если, конечно, не прислушиваться к лампе дежурного освещения, которая всё равно издавала какие-то шипящие звуки. Я завалился на бок и, уставившись в отражение на стекле, снова глядел на эту зеленоватую лампу. Я думал, что быстро засну, но это неравномерное шипение лампы меня то и дело вытаскивало из сна, как огромная стрекоза из пруда. В полусонном бреду я думал почему-то, что именно так общаются друг с другом стрекозы, сидя где-то над тихой водой. В бреду этой внезапной фантазии я почувствовал даже специфический мыльный вкус корня рогоза, когда совсем погрузился в неё, как карась, отчего меня чуть не вырвало, и я выбрался на берег действительности. Где среди всех заснувших почему-то именно Мироныч кувыркался с бока на бок и явно не мог заснуть. Он всякий раз, истратив очередную попытку погрузиться в сон, делал какой-то большой выдох без вдоха и долго молчал, и лишь потом через время я снова слышал его размеренное дыхание. Он снова и снова переворачивался, выдыхал и молчал так тихо, словно это его последний выдох.

Но вдруг я услышал, что он подскочил и взял свой костылик. Я оглянулся и увидел, как он тихонько вышел в коридор. И было слышно, что он ходит то в конец коридора, то в его начало. В первый раз он был таким. Его выписали, как и нас. Завтра утром мы уезжаем, а он как будто бы и не рад.

Слушая его шаги в коридоре, я, как ни странно, терял действительность. И с каждым его новым шагом и стуком его костылика я погружался во что-то тёмное и безмолвное, где и растворились, наконец, совсем и стук костылика, и его шаги.

Я оказался в том самом лесу, где нашёл Воробья. Только в ночной темноте. Я попытался сделать несколько шагов, как кто-то схватил меня за ногу и сказал:

— Забери меня отсюда.

Я вырвал ногу и отстранился, но и здесь кто-то выполз и сказал:

— Забери меня отсюда.

Я направился вперед, но с разных сторон ко мне тянулись руки брошенных солдат, и от охватившего меня ужаса я побежал. И даже на бегу меня хватали с разных сторон руки. Но вырвавшись и пробравшись сквозь лес рук, я добежал до какого-то обрыва и прыгнул.

После чего сразу же наступил день. И в его ослепительном свете я сначала увидел только те самые большие знакомые глаза. Они смотрели на меня, словно я им тоже был многажды знаком. Они смотрели, как на близкого человека, самым тёплым искренним светом. Потом и всё лицо, как лик иконный, показалось. Оно было бледным, но с лёгким румянцем и ямочками на щеках. Она мне даже улыбалась едва-едва, глаза немного прикрывая, как будто что-то явно зная про думы светлые мои о ней. Я в этой грёзе был словно невесом. И так расплылся в улыбке, что даже в действительности это было заметно, иначе я не проснулся бы от чужого смеха над мной. Смеялись как раз-таки над моей неосознанной улыбкой.

Я раскрыл глаза и увидел, как чуть ли не полпалаты насмехаются над моей счастливой миной.

— Да, похоже, писателя посетила сегодня муза, — сказал Мироныч и даже улыбнулся.

Я даже удивился, что он снова стал будто таким, каким мы привыкли его видеть. Снова весёлым и озорным стариком, хоть и одноногим солдатом.

— Да уж там, похоже, не одна приходила муза, — сказал Адриано и зачесался снова, как собака.

— Да, похоже, там было ещё три красавицы. Вера, Надежда, Любовь, — проговорил Мироныч.

— Много ты понимаешь в красоте, — засмеялся Адриано. — Я подумал, что пришла ещё одна блондинка, рыжая и негритянка, — добавил он, растянувшись «котячей» мартовской улыбкой.

— Ясно всё с тобой. Ты работай над своим потенциалом давай. Скоро выпишут на побывку домой, — сказал уже собранный, одетый Мироныч. — Что, писатель? Она? — спросил он меня.

— Она, — просто ответил я.

— Это хорошо. Ну, давай собираться. Илюха твой уже давно копошится. Скоро отъезжаем, — проговорил Мироныч.

— Голому одеться — только подпоясаться, — улыбнулся я.

— Ты, пожалуйста, писатель, после своих эротических снов что-нибудь на себя всё-таки набрасывай. Мало ли чего. Может, ко мне зайдёт Надежда Викторовна, — сказал Адриано, обнимая подушку.

— Эх, Андрейка, какая Надежда Викторовна? Надя-то если и приходит к нам, так исключительно ко мне, — засмеялся Мироныч.

— Ну да, давление измерить, — засмеялся Адриано.

— А у меня пульс, понимаете ли, пошаливает в аккурат, как она заходит в палату, — добавил раскрасневшийся Бережной.

Пока они дурачились, я быстро собрался и уже был готов к выезду.

Откуда-то вернулся Илья, серьёзный и собранный.

— Ну, что, ребяты, пора! — сказал Мироныч, поглядев в окно. — Давайте-ка сядем на дорожку, — добавил он, доскочив до своей койки.

Мы сели, и сели все, кто был в палате, даже те, кто лежали сели.

Мы помолчали минуту и встали.

— Удачи! — сказал Адриано, подняв вверх кулак.

— Счастливо, парни! — сказал обгоревший солдат.

— С Богом, мужики! — перекрестил всех оставшихся в палате Мироныч.

И мы вышли из палаты.