Носки

Спустились вниз, и в окна было видно, как у крыльца уже тарахтела «буханка». Мы вышли и сразу же забрались через боковую дверцу. В салоне были и другие выписанные. Но попав в салон «буханки», я понял одно: те, кого выписали и везли отсюда домой, не имели облегчения в чертах лица и радости, наоборот, лица сковала какая-то гримаса застывшей тревоги.

Ехали мы недолго. Вскоре нас пересадили в Пазик, на коем мы и проследовали до города. Потом долго ждали на местном автовокзале с голубями и семечками. И снова автобус, но уже большой, междугородний, аж до самого Воронежа, который в общем ехал часов шестнадцать. И за это время я не то чтобы спал… Я словно пребывал в каком-то коматозном состоянии. Ноги от долгого сидения затекли почти сразу, что отразилось резкой болью на внутренней части выше колена. Остановки хоть и были, но они не позволяли до конца расслабиться. И это полунапряжённое состояние как раз-таки не давало заснуть. Спать, вроде бы, сильно хотелось, но вместо сна получалось около сонное пограничное состояние, в котором невозможно было отдохнуть и в то же время воспринимать мелькающую в окнах действительность. Вся эта поездка была, как один муторный сон, с одним только отличием, что ты не лежишь и не можешь повернуться на бок.

Время от времени я то приходил в себя, то терялся. И в эти промежутки времени я поймал себя на мысли, насколько быстро я обнаглел. Ведь эти мучения в пути были в действительности пустяками по сравнению с тем, что довелось пережить в последние дни.

В отличие от меня Илья спокойно спал почти всю дорогу. А Мироныч просто занырнул глазами в окно и оттуда уже не выныривал практически до самого Воронежа. Да, конечно, мы останавливались, перекусывали, но почти не разговаривали. Казалось даже, что эти двое, что ехали со мною, вовсе не рады вернуться домой. Один только я, казалось, наконец-то успокоился и отпустил от себя эти несколько последних дней, перевернувших мою жизнь и, наверное, не только мою.

На подъезде к Воронежу Илья проснулся и словил просто необычайную бодрость. Вернулась в него какая-то лёгкость и простота.

Он начал даже делать какую-то разминку. Размахивал руками и чуть ли не приседал в проходе между сиденьями.

Не успел Илья закончить разминку, как автобус прибыл в пункт назначения и остановился. Выгрузившись, мы с Миронычем как-то лениво осматривались по сторонам с чувством усугубляющейся усталости. А Илья напротив, выглядел, как любопытный бойкий турист, и поэтому выводил нас из закуточков подсознанья, куда мы порой могли легко угодить, засыпая прямо на ходу. Но всё-таки мы добрались до перрона, на котором стоял наш поезд.

И наконец, когда все забрались в поезд и заняли свои места, вот тогда то мы с Миронычем начали потихоньку отходить от автобуса и приходить в себя. Да и вообще наше почти пьяное шатание по улице было, по всей видимости, следствием защитной реакции, которая периодически накрывала нас независимо от характера ситуаций, вызывающих её. Я заплетался сонной походкой и на двух ногах. Сложно было понять, как Мироныч ухитрялся удерживаться на одной и идти почти вровень, не уступая мне по скорости.

Рассевшись по местам плацкартного вагона, мы почувствовали значительное облегчение, но оставалась ещё одна пересадка в Москве, и только потом без каких-либо пересадок напрямую домой.

Выспавшийся в автобусе Илья всё суетился и не мог усидеть на одном месте. Только мы чуть отъехали, как он поспешил за кипятком. Заварил на всех лапши и туда же засыпал заварной картошки. Потом взялся за чай, пока мы с Миронычем, как два собутыльника, таращились друг на друга какими-то большущими, как куриные яйца, нездоровыми глазами.

Употребив довольно странную смесь заварной лапши и картошки, нас окончательно разморило. Она оказалась весьма сытной, чтобы быстро уложить наши тела. Мироныч почти сразу после еды завалился на бок прямо в куртке, даже не постелив ничего, а я всё-таки развернул матрас, залез на верхнюю полку и, ещё несколько минут поглядев на промелькивающие за окном уже весенние пейзажи, тоже отключился.

И спали мы, казалось, целые сутки, ибо очнувшись, оказались в точно таком же времени, как засыпали. Я не помнил не только то, что мне что-то снилось. Я не помнил даже пересадку в Москве. Я был каким-то опустошённым. В первые мгновения своего пробуждения мне и вовсе казалось, что во мне нет ни одной мысли о будущем или о настоящем, только эти, о том, что их нет, и всё.

Мы ехали в последнем вагоне, и я вышел в тамбур, чтобы посмотреть на удаляющуюся иную реальность, которая и так уже давно была не видна. Но вместо этого в стекло последней двери, как раз-таки смотрящей вдаль блестящих рельсовых полос, взглянул тот молодой парень, которого я застрелил, когда мы выбирались из окружения.

Меня схватил за душу холод, нахлынула отдышка, и я поскорее вернулся в вагон. Я думал, что пережил это, но он ехал вместе со мной.